Отель «Гонолулу»

Фрици рассчитывал получить награду за утреннюю работу — подошел ко мне и плюхнулся на спину, подставляя брюхо. Почесывая его, я заметил у пса на члене клеща и, будучи добрым самаритянином, извлек его. Фрици неправильно меня понял и тут же вывалил большую красную морковину, за которую его могли бы наградить синей ленточкой на собачьей выставке в Уэстчестере. Я, урожденный придурок и любитель посмешить людей, сделал псу одолжение, несколько раз хорошенько дернув его за разбухшую штуковину под восторженные крики моих товарищей-обормотов. После этой краткой сцены с участием Фрици мы закончили ланч и возобновили полуденное избиение дичи, совершенно позабыв об этом эпизоде.

Вечером, после обязательной воскресной ванны — нам всенепременно предписывалось принимать ее, нуждались мы в ней или нет, — я сидел в гостиной у Вонючки, беседуя с ним и с его родителем, как вдруг явился Фрици, прямиком направился ко мне и с ходу принялся обнимать мою ногу. Я старался не обращать внимания на столь несвоевременное излияние песьих чувств, но тут, к моему ужасу, увидел и почувствовал, как мерзкий, мокрый, ярко-красный хрен собачий трется о мою ногу! Не знаю, как в 1936 году обстояло дело в других местах, но в городе Пресная Вода, штат Невада, десятилетний мальчишка навеки опозорился бы, если б в такой ситуации потерял голову.

Я на себе ощутил истинность древнего выражения «вся моя жизнь промелькнула у меня перед глазами». Я ударился в панику, и в мозгу у меня так и вспыхивали всевозможные ужасные догадки, подсказанные нечистой совестью: «Господи, его папаша знает, что я обслужил этого дурацкого пса! Эта задница Дэвис катается по дивану, вон уже весь посинел, пена идет изо рта, так он старается не расхохотаться. Если он рассмеется, мне конец. Его папаша все вычислит и расскажет моему деду! Как я объясню это своим старикам? „Знаешь, деда, хм-хм, я тут лежал, и этот глупый пес вроде как почувствовал симпатию ко мне и…“ О черт! Мне конец!»

Папаша Дэвиса в приступе высокоморальной мормонской ярости вскочил и пинками погнал Фрици прочь из комнаты, восклицая на ходу: «Понятия не имею, что за бес вселился в этого пса! Никогда он таких штук не выделывал!» Фрици, нимало не устрашенный, тут же прокрался обратно с членом наготове и возобновил роман с моей ногой. В результате пса снова прогнали пинками из комнаты, а Вонючка вылетел из гостиной по доброй воле, чтобы отдышаться и посмеяться всласть. Его родитель так и стоял посреди комнаты, качая головой и бормоча: «Вот чертов пес, на хрен! Должно быть, у какой-то суки течка».

Фрици так и не забыл мою минутную неосторожность и очень постарался, чтобы я тоже об этом не забывал. С тех пор всякий раз, когда я оказывался поблизости, он насаживался на меня — невинный объект его ложно направленных эмоций.

В нынешнюю пору моей жизни я могу сказать, что в моих отношениях со слабым полом я допустил несколько таких «моментов неосторожности», которые должны были бы научить меня уму-разуму. Например: никогда не объясняйтесь женщине в любви только ради того, чтобы залезть ей в трусики.

Бадди расправил странички, на которых была напечатана его повесть, и удовлетворенно улыбнулся. Только тут он заметил, что слушатели растерянно молчат.

— Дошла суть? — поинтересовался Бадди. — Никогда не дергай кобеля за член, не то он от тебя ни в жизнь не отстанет.

Мизинчик, сидевшая рядом с Бадди в своем свадебном платье, улыбнулась, но дядя Тони и тетя Мариэль глядели встревоженно, словно подозревая, что за этой историей скрывается еще какая-нибудь мораль.

36. Другая смерть

— Мизинчик приедет через пару недель, как только получит американскую визу. — То ли Бадди захихикал, то ли лед зазвенел в его стакане.

Меня пригласили на семейный обед — Була, Мелвин и все прочие. Бадди вытащил из портмоне полароидный снимок и поднял его над столом: Мизинчик улыбается, не разжимая губ, приложив тонкий пальчик с длинным ногтем к ямочке, образовавшейся на щеке.

— Вот ваша новая мамочка.

Бадди, изрядно опьяневший, откинулся на спинку своего трона. Остальные ели, он пил. Покатал во рту кубик льда, пожевал его, скривившись в зловещей ухмылке, перекатил лед на другую сторону рта с таким звуком, с каким пес грызет кость, всю ее упрятав за раздувшуюся щеку.

Два дня спустя я с грустью вспоминал его забавную рожу: старший из сыновей Бадди, Була, позвонил и, заикаясь, сообщил мне, что отец утонул, отправившись на рыбалку у Большого острова, где жил Эрл Уиллис. Чего-то в этом роде я и ожидал от Бадди, прожигателя жизни. Этого-то и опасался.

— Думаю, папочка хотел, чтобы первым мы известили тебя. Уиллис звонил из Пуны, сказал, они вышли в море, и папочку смыло за борт волной. — Була громко высморкался. — Они его так и не нашли.

— Он считается пропавшим без вести или утонувшим? — уточнил я.

Снова громкий горестный звук — Була сморкается.

— Пропал — значит, утонул!

— Мне жаль, — пробормотал я и тут вспомнил: — А что теперь делать с той филиппинкой, на которой он женился?

Я не мог назвать ее женой Бадди — это было чересчур странно.