Отель «Калифорния»

— Знаешь, — перебил меня Волков, и я благополучно заткнулась, понимая, что ему надо рассказать, а мне надо услышать, — на самом деле до меня дошло достаточно быстро. Ему насрать… По большей части. Иные, люди… мы сами по себе. По большей части. И это хорошо. Это правильно. Его любовь в другом, его поддержка в другом, его прощение тоже в другом. В самой вере. Вообще в наличии такого понятия, как вера. Ради нее и благодаря ей все и двигается. Знаешь, ведь все во что-то верят, — он взял меня за руку, гладил большими пальцами внешнюю сторону ладони и говорил, не отводя взгляда. — В справедливость, в наказание, в любовь, в добро, в свободу выбора, в судьбу, в себя, в науку, в богов, в природу, в семью, в деньги. Даже психи верят в свои идеи… В этом мире нет неверующих и никогда не будет, у каждого свой алтарь, на который приносятся жертвы. Ирония, правда?

— Да, — согласилась, желая стереть эти складки у губ. Волков сейчас не был похож на себя. Очень… злой, горький, как полынь, острый, сильный. И сила его сейчас была больше, гораздо больше, чем я когда-либо видела, чем я могла предположить.

— Паразит, что внутри меня… В мой город пришел иеромонах. Бывший. Поселился в пустом доме. Сказал, что отшельник…

— Ты был настоятелем? — переспросила, останавливая бег его пальцев по моим ладоням.

— Да. Был. Раньше это многое значило, теперь… — Ярослав покачал головой, замолчав на несколько минут. Долгих минут.

Волков собирался с мыслями, искал слова. Он провел рукой по волосам, отнял руку, достал из кармана четки. Те самые — серебряно-сандаловые, с крестиком со сколом — начал перебирать, снова возвращая взгляд ко мне. Его глаза опять стали желтыми. Я четко уловила тот момент, когда он «ушел». Свой следующий вздох Ярослав делал уже не со мной. Он был там, в своем приходе, среди своей паствы, знакомился с новым иеромонахом, изучал его лицо, видел снова впервые.

— Его звали Георгий, как звали в миру — не знаю. Худой, высокий, с аккуратной окладистой темной бородой. Он весь был аккуратным, очень сдержанным, скупые движения, неулыбчивый, всегда с одним и тем же предельно учтивым и внимательным выражением лица, глаза блеклые, как линялые джинсы, губы не просто красные — алые, словно в крови. Он не отталкивал, но и не притягивал… Не с первого взгляда, по крайней мере. Говорил тихо, ровно, практически безэмоционально. В то время священником быть… Я и роды принимал, отпевал, благословлял, женил, крестил, лечил, времени мало проводил в самой церкви, постоянно куда-то ездил. В тюрьму… — Волков тряхнул головой, уходя от меня еще дальше в свое тогда. — Я поздно заметил, что что-то не так. Слишком поздно. Через полгода примерно, когда вдруг понял, что на службе большая часть церкви пуста. Просто пуста. Люди куда-то делись, словно испарились. Месяца за два до того, как я это заметил, в соседних деревнях начались убийства. Не кровавые, не странные, почти бытовуха. Муж убил жену, сваху утопил свояк, любовник — любовницу, мужики не поделили бутыль, кому-то не вернули долг, кто-то приревновал. Но… их просто было много. Неожиданно много. Убийц находили легко, они признавались, ничего не скрывали, «черт попутал» говорили они. И знаешь, это действительно был черт — демон. Он не был в самом Георгии, но действовал через него. Когда я очнулся… Опоздал я, Мара. Но боролся, за каждого из них боролся, ходил в каждый дом, стучался в каждую дверь, а они не верили, не пускали. Даже экзорцизм пробовал, боялся дико, руки тряслись, пришлось идти против церкви, потому что разрешения мне не дали. Мой храм опустел, я сам стал практически одержимым. И все пытался, бился… и терял веру, ту, которую знал, понимал. В конечном итоге в церкви кроме меня осталось только десять человек. Тогда он ко мне и пришел… Стоял у ворот, ждал, когда выйду.

— И ты вышел, — я сжала свои руки вокруг его ладони.

— В конечном итоге, — кивнул Ярослав. — Он приходил целую неделю. Я вышел к нему в пятницу, шестого марта. Мы поговорили, говорили долго. Он собирал души, в том смысле, что заставлял их поверить не только в Бога, но и в Дьявола, поверить в ад. Ты же знаешь…

— Знаю, — кивнула, не отводя глаз, хотя очень хотелось, взгляд Змеева стал по-настоящему тяжелым, практически невыносимым. — Чтобы попасть в ад, надо верить в то, что ты попадешь в ад.

— Я узнал только тогда. Он не заставлял их грешить, но… говорил, что врать не так страшно, что измена — не измена, а воля божья, испытание, план… что Бог все простит. Читал… Георгий даже рассказывал на проповедях то же, что и я, но всегда говорил, что Бог все простит. Все. Абсолютно. Всегда. Как оказалось, любую проповедь, любую веру можно извратить. Я проиграл…

— Что ты сделал? — тихо спросила.

— Предложил свою душу вместо их.

— Он согласился?