Отель «Калифорния»

Ярослав с утра уехал на работу, выражение его лица при этом было каким-то зверским. Даже более зверским чем тогда, когда он пинал возле «Калифорнии» Ирзамира. Мы позавтракали, и я проводила его до машины, а потом поднялась на второй этаж.

Но ни в одну из комнат так и не вошла. Просто не смогла себя заставить.

Я стояла напротив их дверей, упираясь затылком в стену, и глотала слезы.

Я понимала, что рано или поздно это бы все равно случилось, я верила, что души Ксеньки и Кости ушли туда, где им лучше, я осознавала, что не смогла бы навсегда оставить их в отеле, но… легче мне от этого не было. Знание того, что мы никогда больше не встретимся, убивало, выворачивало, скручивало все внутри. Хотелось выть. Выть, как подыхающей собаке, скулить.

Господи, как тяжело.

Боль буквально выедала, прожигала серной кислотой все внутренности. Боль такой силы, что она прорывалась из меня рваными, отрывистыми стонами, судорожными всхлипами. Я стояла там, в коридоре, в полумраке, потому что не хотела включать свет, и захлебывалась собственной болью, давилась в попытке заставить себя принять. Скрюченные пальцы скребли по дереву, впиваясь в обшивку стен отросшими когтями, давили на спину крылья. Еще один грех.

Я прокручивала все, что случилось этой ночью, снова, снова и снова, ковыряясь в собственных ранах. Нарочно, специально там ковыряясь.

Мне надо, я обязана принять это. Должна.

Я заталкивала эту мысль в собственное сердце, буквально вколачивала туда ржавыми гвоздями, выдранными из крышки собственного гроба. И пусть и хреново, но у меня получалось.

Успокоиться удалось только часа через два, и то только благодаря Крюгеру. Пес пронзительно лаял и просился на улицу, по своим собачьим делам, видимо. Я вытерла остатки слез и спустилась вниз, прихватив из-за стойки мобильник, все еще икая. Пустой отель теперь давил. Хотелось на воздух, хотелось к людям, в толпу. Просто послоняться среди них, просто… не знаю, просто почувствовать, что Земля по-прежнему вертится. Но оставить «Калифорнию» я не могла. Почему-то вспомнилось то самое четверостишье По.

— Дракона кто убьет, получит славный щит.

Я открыла дверь, и собака почти пулей бросилась из отеля, свернула куда-то к озеру.

Интересно, это я дракон?

В свете последних событий, получается, так. А щит — отель… Улыбнуться не получилось, но я порадовалась даже намеку на такое желание.

Я шла за Крюгером и глубоко дышала, свежий запах воды немного помог разгрузить тяжелую голову.

Давай, Шелестова, вдохнула, выдохнула — и взяла себя в руки. Твой жалкий скулеж ни черта не изменит и даже тебя саму бесит.

Я размяла шею, сон на диване без последствий не прошел: тело словно задеревенело. И как собаки на полу спят?

Крюгер, словно почувствовав, оглянулся через плечо и остановился, повернувшись ко мне. Он сегодня не носился как обычно, поднимая в воздух тучи песка, гоняясь за насекомыми. Он сегодня был на удивление тих.

— Тоже уже скучаешь по ним? — спросила, останавливаясь рядом с собакой, кладя руку на шишковатую голову. Мокрый язык прошелся по ладони.

— Безобразина тощая, — прокомментировала я, вытирая руку о шорты. — Лопаешь без остановки, а все как у парня из «Трассы 66», словно в черную дыру проваливается.

Реакция на мои слова была странной: пес шарахнулся, прижал уши к голове и помчался прочь от берега, в сторону дома.

Я понеслась следом.

Крюгер лаял и рычал. Не так, как обычно. Лай не был звонким, радостным. Он был агрессивным, злым, полным ярости. Настоящей ярости, какой я никогда не видела у этой собаки. У него не тот характер.

Он бежал слишком быстро даже для меня. Рыхлый песок набился в кеды, ноги увязали в нем, тормозя меня. Холодом обожгло шею, сжало внутренности, когда пес скрылся за углом.

Я чертыхнулась и припустила быстрее. Всего каких-то двадцать секунд. Двадцать несчастных секунд, и лай Крюгера внезапно оборвался. Пахнуло чужой силой. Вонючей, кислой, не знакомой, но узнаваемой.

Какого…

Я вылетела из-за угла, боль разорвала затылок, и ноги подкосились, а шею сдавила удавка. Крюгера видно не было. В следующий миг сознание провалилось во тьму.

Пришла в себя я от знакомого лая.

Жив. Уже радует.

С трудом разлепив глаза, попыталась сесть. Горло болело невероятно, впрочем, как и голова, на запястьях и лодыжках красовались кандалы.

Что? Кандалы?

Почему-то было темно… та же горькая магия скрипела на языке, забивала рот, нос, легкие. Волосы на затылке встали дыбом, кожа покрылась мурашками.

Он был сзади, смотрел.

Наблюдал за тем, как я пытаюсь подняться. Мешали слишком тяжелые даже для меня наручники. Очень тяжелые.

— Кто ты? — прохрипела я.

Тишина напрягала. Его присутствие за спиной напрягало. Это был не Ирзамир, его вонючий запах я узнаю из сотен других. Это был кто-то другой. От него несло тем, что Волков называет безумием, от него несло адом. Стойкий, липкий, мерзкий запах. Запах гнилого мяса, провалявшегося на жаре не меньше трех суток, запах затхлости, влажной темноты, запах разложения и серы. Запах мучений, раскаленного железа, почему-то аммиака.