Отель «Нью-Гэмпшир»

— О боже, — сказала Фрэнни.

На карте были небольшие зеленые пятна, обозначавшие парки, тонкие красные и голубые линии, обозначавшие маршруты городского транспорта, и разукрашенные здания, слишком большие пропорционально к улицам, обозначавшие достопримечательности.

— Очень похоже на доску для «Монополии», — сказала Лилли.

Мы нашли соборы, музеи, городское собрание, университет, парламент.

— Интересно, а где здесь ошиваются банды? — сказал Младший Джонс, рассматривая вместе с нами карту.

— Банды? — спросил Эгг. — Кто?

— Крутые ребята, — сказал Младший Джонс, — ребята с пистолетами и ножами, мужик.

— Банды, — повторила Лилли, и мы все уставились на карту, как будто она покажет нам сейчас самые темные аллеи.

— Это Европа, — сказал Фрэнк с отвращением. — Может быть, там нет банд.

— Это же город, не так ли? — сказал Младший Джонс.

Но для меня то, что было изображено на карте, выглядело игрушечным городом, с милыми достопримечательностями и зелеными пятнами, где природа предназначена для наслаждения.

— Возможно, в парках, — сказала Фрэнни, покусывая свою нижнюю губу. — Банды ошиваются в парках.

— Чушь, — сказал я.

— Нет там никаких банд! — воскликнул Фрэнк. — Там музыка! И всякие сласти! И люди постоянно кланяются и одеваются по-другому!

Мы с удивлением уставились на него, хоть и знали, что он читал про Вену; он первым забирал книги, которые отец все носил и носил домой.

— Всякие сласти и музыка, и люди все время кланяются, Фрэнк? — сказала Фрэнни. — Это так выглядит?

Лилли взяла увеличительное стекло и принялась изучать карту, как будто люди, нарисованные на бумаге, могут внезапно зажить своей миниатюрной жизнью; они будут постоянно кланяться, или одеваться не так, как мы, или собираться в банды.

— Ну, — заявила Фрэнни, — по крайней мере, можно с полной уверенностью сказать, что никаких черных банд там нет.

Фрэнни все еще сердилась, что Младший Джонс переспал с Рондой Рей.

— Черт! — сказал Младший. — Ты бы лучше надеялась, что там есть черные банды. Черные банды самые лучшие, мужик. У этих белых банд постоянный комплекс неполноценности, — сказал Младший. — А нет ничего хуже, чем банда с комплексом неполноценности.

— Что? — сказал Эгг.

Несомненно, он подумал, что комплекс неполноценности — это какое-то оружие, хотя, мне кажется, иногда так оно и есть.

— Ну, я надеюсь, что там будет очень мило, — мрачно сказал Фрэнк.

— Да, мило, — сказала Лилли, совершенно всерьез повторив интонацию Фрэнка.

— Я не могу себе это представить, — серьезно сказал Эгг. — Я не могу это представить, поэтому не знаю, как там все будет.

— Все будет хорошо, — сказала Фрэнни. — Вряд ли великолепно, но все будет хорошо.

Как это ни странно, но, кажется, Фрэнни больше всего подверглась влиянию философии Айовы Боба, которая в значительной степени стала и отцовской философией. Это странно, потому что Фрэнни часто язвительнее всех относилась к отцу и еще более саркастически — к его планам. Тем не менее, когда ее изнасиловали, отец сказал ей (на полном серьезе!), что, когда у него случаются неприятности, он всякий раз думает, нельзя ли как-нибудь представить неудачный день счастливым днем.

— Может быть, это самый счастливый день твоей жизни, — вот что сказал он ей.

Меня поразило, что она, похоже, нашла такое превратное мышление полезным. Она как попугай повторяла отцовские афоризмы. Я слышал, как она сказала Фрэнку, когда Айова Боб умер от испуга:

— Это было просто маленькое событие среди множества других.

А однажды отец сказал про Чиппера Доува:

— У него, может быть, жизнь несчастнее всех.

И Фрэнни, что самое интересное, с этим согласилась!

Похоже, предстоящий переезд в Вену нервировал меня гораздо сильнее, чем Фрэнни, а я всегда знал, что испытывает Фрэнни, хотя и не всегда полностью разделял ее чувства, но именно потому я был очень близок к ней.

Мы все знали, что мать считает эту идею безумной, но никак не могли добиться, чтобы она пошла против отца, хотя и пытались.

— Мы не будем понимать языка, — сказала матери Лилли.

— Что? — прокричал Эгг.

— Язык! — сказала Лилли. — Они там, в Вене, говорят по-немецки.

— Вы все пойдете в англоязычную школу, — сказала мать.

— В этой школе будут какие-нибудь дети со странностями, — сказал я. — Сплошные иностранцы.

— Это мы будем иностранцами, — сказала Фрэнни.

— В англоязычной школе, — предположил я, — будут, наверно, сплошные тормоза и неудачники.

— И люди из правительства, — добавил Фрэнк. — Дипломаты и послы пошлют своих детей туда. Все дети там будут чокнутые.

— Куда уж чокнутей, чем в школе Дейри, верно, Фрэнк? — заметила Фрэнни.

— Во! — сказал Младший Джонс. — Есть чокнутые, а есть чокнутые, да еще иностранцы.

Фрэнни пожала плечами, то же самое сделала и мать.

— Мы все же будем оставаться семьей, — сказала мать. — Главная часть вашей жизни будет проходить в семье, так же как сейчас.

И это, похоже, понравилось всем. Мы занялись книгами, которые отец принес из библиотеки, и брошюрами из туристического агентства. Мы перечитывали краткое, но воодушевляющее послание Фрейда: