Отель «Персефона»

– Ну конечно. У нас ведь не тюрьма, – улыбнулась администратор.

– Разве не нужно спросить разрешение у врача? Вдруг кирие Ксенакис плохо себя чувствует…

– Если пациент временно не может принимать посетителей, мы получаем об этом информацию в режиме реального времени. В данный момент напротив фамилии Ксенакис стоит зеленая отметка – это значит, что ограничений на посещения нет. Комната 210 на втором этаже, по коридору направо.

– Я должна надеть бахилы или что-то в этом роде?

– Нет-нет, – терпеливо ответила девушка. – Проходите, пожалуйста.

Поднимаясь по лестнице, Эрика буквально заставляла себя делать каждый шаг. Она понимала, что непременно должна увидеть главного редактора, но все ее существо отчаянно противилось этому.

Эрика ощущала брезгливость, жалость, растерянность, но над всем доминировал глубинный, первобытный страх. Ей казалось, что невидимые болячки отлипнут от стен и перекинутся на нее, и что когда она выйдет отсюда, то будет уже больна. Правда, это следовало признать, вокруг царила безукоризненная чистота. Не пахло ни выделениями немощных тел, ни лекарствами; не ощущалось даже запаха дезинфицирующих средств, неизбежного спутника всех больниц. Не было слышно ни криков боли, ни стонов (чего Эрика особенно боялась). Двери палат с прозрачными стеклами, прикрытыми опущенными шторками, были плотно закрыты. Никто не нарушало тишины, и Эрика внезапно поняла, что именно это и нужно людям, находящимся сейчас в палатах: умиротворение и покой, чтобы никто не мешал их мыслям и приготовлениям… к чему бы они ни готовились.

Она остановилась возле двери с номером «210» и нерешительно постучала. Никто не ответил. Тогда Эрика повернула ручку и, внутренне подобравшись, вошла.

Первое, что бросилось ей в глаза – больничная кровать с приподнятым изголовьем и штативом для капельницы. Застеленная белым покрывалом, она была пуста. «Неужели он умер?!» – ужаснулась Эрика. Она застыла на пороге, отказываясь верить, что это случилось так скоро.

– Кто там? – раздался мужской голос из-за двери.

Эрика поспешно вошла в палату и закрыла за собой дверь. Ее охватило облегчение: кирие Ксенакис в накинутом поверх пижамы халате, который был явно ему велик, сидел в кресле в углу комнаты и сам с собой играл в шахматы.

– Слава Богу, вы… – Эрика запнулась, вовремя удержавшись от бестактности.

Главный редактор рассмеялся:

– Вы не первая, кто так пугается. Я просил разрешения передвинуть кресла в зону видимости посетителей, но у них тут свои порядки.

Выглядел он гораздо хуже, чем в их первую встречу. Исхудавшее лицо, обтянутое землистого цвета кожей, запавшие в глазницы глаза, горящие лихорадочным блеском, свойственным пациентам в последней стадии болезни. Угадав чувства Эрики по ее лицу, Ксенакис невесело усмехнулся:

– Я сам не ожидал, что сдамся так быстро. Впрочем, нет. Я еще не сдался. Пожалуйста, садитесь.

Эрика опустилась в другое кресло, не сводя с Тезеуса Ксенакиса потрясенного взгляда.

– Вы ведь говорили… я думала…

– Превратности последней стадии. Иногда прогнозы врачей неоправданно оптимистичны.

– Вам очень больно?

– Боль – не самое страшное. Куда страшнее ощущение беспомощности и безысходности. Его, в отличие от боли, не снять анальгетиками. С этим ощущением можно только смириться. Что я и пытаюсь сделать на протяжении последних трех дней, с тех пор как попал сюда.

– Неужели у вас нет родственников, которые могли бы о вас позаботиться?

– Моя жена умерла, а сын живет в Штатах… точнее сказать, формально числится там.

В ответ на удивленный взгляд Эрики главный редактор пояснил:

– Он вирусолог. Бо́льшую часть времени проводит в странах третьего мира: берет пробы воды, купирует вспышки инфекционных заболеваний и творит прочие безрассудства. Моя жена вечно с ума сходила от беспокойства, пока не довела себя до сердечного приступа, ставшего для нее фатальным.

– И больше никого, кто мог бы…

– Младшая сестра живет на одном из соседних островов, но мы практически не поддерживаем отношений. Ну ладно, хватит о моих родственниках. Вы ведь пришли не для того, чтобы говорить о них?

– Честно говоря… – Эрика потерла виски, собираясь с мыслями. – Я не знаю, зачем пришла. То есть, я не думаю, что вы можете помочь. Но…

– Но я единственный, кто верит, что в вашем отеле происходят странные вещи? – со свойственной ему проницательностью угадал кирие Ксенакис.

– Да. Вы и еще Хестия. Когда мы встретились, она сказала, что мое первое впечатление об отеле не было обманчивым, и что мне еще многое предстоит узнать… Тогда я не понимала, что она имеет в виду, но теперь все иначе. Теперь я понимаю.

– Вы по-прежнему видите ту девушку в белом платье?

– С тех пор, как открылся отель, она не показывается мне на глаза. Зато появились другие.

– Другие? – кирие Ксенакис подался вперед, его глаза зажглись любопытством.

– Души постояльцев, погибших в тот злополучный день.

– Души? – переспросил он странным тоном. – Любопытно.

– Души или призраки – не все ли равно, как их называть? Я вижу их, даже беседую с ними…

– И о чем вы беседуете?

– Об отвлеченных вещах, не имеющих отношения к их гибели.