Отец

Артюшка то сидел в комнате на диване, шелестел фольгой — узнавший от Громова о пользе шоколада, старик Богданов щедро снабдил мальчонку конфетами, — то смотрел, как дедушка острым ножичком вырезает для него деревянных зверюшек.

Иногда Громов давал старику срочное какое-либо поручение, и тогда тот мчался то к очередной старушке, чей адрес был записан Громовым на бумажном кульке из-под груш, то в аптеку, а то к себе домой — за посудой. Громов нет-нет да и говорил ему или спасибо, или какое другое человеческое слово, и старик, видно, отмяк душой, почувствовал свою нужность, цену себе почувствовал, и о различных знахарских способах вспоминал теперь не таясь и уже без вины в голосе. Станет в дверях на кухне, о косяк обопрется сухоньким плечиком и давай:

— Вот радикулит людей мучает, Иваныч… Да как мучает! Пластом лежат, не встают по неделе. А знать-то надо всего ничего: на влажную тряпицу крошечную щепоть имбиря насыпал, к пояснице привязал, и — все заботы.

— Угу, — невнятно отзывался толкущий уголь Громов, — угу…

Но старика это вдохновляло:

— Или отложение солей. Как маются, как ночей не спят. А всего делов: на щиколке да на запястье браслетку прицепить из красной шерсти. Всего в одну нитку.

— Из красной? — машинально переспрашивал Громов.

— Только из ее, — живо откликался старик. — Взять белую шерсть да и покрасить — долго ли?

Иногда, если у него не ладилось или Артюшка снова штаны марал, Громов взрывался:

— Степаныч! Ну чепуху несешь. Ты сам себя послушай.

И старик петушился.

— А что? Что я не так сказал?.. Опоясать себя медной проволокой — от нерьвов, правильно.

— Медная проволока и нервы. Ну при чем тут?!

— О! — радовался старик. — О, правильно — при чем? Про многое я так и не догадался, а тут ума хватило: а при том. При том, что каждый день она тебе мешает, а ты думаешь: ниче! Зато от нерьвов вылечусь. На тебя в бане кто любопытный с ухмылкой глянул, а ты себе и тут: ниче! Зато не будет нерьвов! Да так и привыкнешь: как будто их и в самом деле и нету, нерьвов-то.

А Громов давно уже не слышал его: о своем думал. Уже больше двух суток почти не отходил он от плиты, отваривал одно за другим и все без толку: ничуть Артюшке не лучше. Что еще можно придумать?.. Чем помочь мальцу?

Старик Богданов рассказывал, как выгнать камни из почек, когда сидевший на табурете Громов хлопнул себя ладонью по колену:

— Гранаты нет!

И столько в его голосе было обиды и отчаяния, что старик Богданов прикусил язык и тут же переключился:

— Дак где ж ты ее?

— У старух нету?

— Дак ведь не наша яблока, не собирская…

— Граната, а не яблоко.

— Все одно не наше.

— И в бригаде спрашивал?

— Что бригада? Уже все управление ищет…

— И нету?

— «Химик» один пообещал. Наш, бригадный.

— «Химик»? — удивился Громов. — Это какой?

— А что по ноге себя.

— Казачкин? Дак он жа на бюллетене должен.

— Не пошел. Сам, говорит, виноват. Трудится.

И Громов прищурился:

— Интере-есно!.. А где возьмет? Гранату.

— Про то не сказывал. Найду, говорит, и все.

У Громова совсем глаза спрятались:

— Угу… угу.

— Старательный, — подтвердил Богданов. — Не то что второй. Тот четвертый день глаз не кажет. Телогрей, говорит, украли, дак не в чем.

— Вот выйду, — пообещал Громов, — он его быстренько найдет. Телогрей.

— Это ладно, — вздохнул старик. — С телогрейкою… Нам бы с Артюшею, с Артем Николаичем нашим…

— А ты помнишь? — перебил Громов. — Или тебя тогда еще не было на стройке? Ну да, ты попозже вроде. До тебя еще. В самом, считай, начале. Еще и палатки стояли, только-только первые дома. И около дороги на промбазу — ларек. Фанерный. Грузин торговал. Вино, ну и всякое там такое…

— Не-а, — покачал головой старик. — Грузина не помню.

Ларек возник мгновенно, за одну ночь. Вчера с промбазы возвращались, ничего похожего, пусто, а утром из поселка пошли: что такое?.. Уже стоит, блестит свежею зеленою краской. Но утром в нем ничего и никого еще не было, а вечером, после пяти, стояли за стеклом на подоконнике заткнутые кукурузными кочерыжками четверти с белым и красным вином, лежали рядом горки гранатов и мандаринов, а в открытое окошко выглядывал улыбчивый молодой грузин в кепке с громадным козырьком и белой куртке. Мандарины да гранаты никто у него не брал, заработки на стройке тогда держались такие, что добровольцы эти, комсомолята, в получку за аванс не могли рассчитаться, зато вино еще как пошло… Было оно слишком кислое и отдавало цвелью, но стоило пустяки, стакан по старому — трешник, и около ларька сперва стали останавливаться, когда возвращались в поселок после работы, а потом и в перерыв приноровились гонцов посылать — по две четверти на бригаду. Этим у многих обед и ограничивался, на закуску уже не оставалось.

Потому-то и подкатили однажды к ларьку два самосвала, и хлопцы, в нарушение всяких правил сидевшие в кузовах, дружно, как десант, повыскакивали и в пять минут погрузили на обе машины и бочки с вином, и фанерную будку тоже.