Отец

А Травушкин что? Он ведь эту нашу систему ППП[3] ой как хорошо знает. Думаете, так он и поверил, что Иванов сейчас, высунув язык, за Сидоровым гоняется? Эге!.. Он себе, Травушкин, очень хорошо даже знает, что Иванов сейчас сидит себе за столом в будке у монтажников, и высунув язык, старательно выводит фамилию этого самого Сидорова, чья подпись в виде образца лежит сейчас перед ним, воспроизведенная на совсем другом чертеже…

Приносят потом Травушкину уже подписанный листок, и он трясет бородкой, удовлетворенный, но тут же смотрит вдруг на часы и чего-то пугается: «Совсем забыл!.. Придется нам с вами завтра закончить!»

Спросите: почему же Травушкин, вместо того чтобы раз и навсегда разоблачить обманщиков, дает вовлечь себя в непонятную эту игру?.. Почему? Не знаю. Может быть, ему чуть-чуть нравится, чтобы его считали профаном? Может, ему любопытно наблюдать за нехитрыми попытками обмануть его? Или эта поддельная подпись очень даже нужна Травушкину, потому что она для него как безошибочный сигнал: что-то не так. А после он уже будет искать: что?

Монтажники меж собой поговорят: «Подмахнул?» — «Жди!.. У него капризы, видишь — до завтра!»

Потом все уедут домой, а Травушкин останется на стройке. Придет на участок к монтажникам, когда там уже никого, и будет с тем самым узелком, не торопясь, разбираться, и назавтра, как будто между прочим, прорабам скажет: «Недавно еще, извините, думал, что Сидоров — серьезный инженер, а он — недоучка! Обязательно заявлю ему сегодня об этом на рапорте!» И может потом как ни в чем не бывало Сидорову это сказать. А может и промолчать — в зависимости от того, как на эти слова монтажники отзовутся…

Я вот долго уже пытаюсь над этим размышлять, зачем ему это было надо, слегка играть, и, знаете, на чем в конце концов остановился? Мне кажется, что дело тут вовсе не в том, что Травушкин давал волю своему ехидству. Просто он хотел, чтобы тот или другой случай кое-кому хорошенько запомнился бы. И чтобы тот потом, мысленно вернувшись к этому случаю как-нибудь на досуге, еще и еще раз обо всем хорошенько подумал бы…

Конечно, многое тут зависело и от характера старика, я не спорю. Но представьте себе, что лучше. Или подойти к пареньку-монтажнику и скучным голосом сказать, что то-то и то-то он делает не так. Кроме всего прочего, я не очень-то убежден, что он вас тут же послушает. И другое дело — метод Травушкина, когда он начинает как будто очень издалека:

— А что это вы, мой юный друг, каску надели?

— Как это — ругают же!

— А почему ругают?

— Да вдруг что на голову?

— Гм… а если на руку?

— Ну ты, батя, даешь: рука или голова?

— А не все равно? Я как погляжу, для некоторых это почти одно и то же. Может и вы, мой юный друг, тоже не головою думали, а чем другим: кто же эту простую штуку делает так, как вы?

И парень потом еще долго будет смотреть Травушкину вслед. И все запомнит.

А может, это я задним числом хочу не только во всем разобраться, но и оправдать Травушкина?

И на самом деле, куда больше правы те, кто убежденно заявлял: уж если старый куратор так упорно ищет приключений на свою голову, то в конце-то концов непременно «достукается»…

9

Расскажу об Инагрудском.

Помните, я говорил, что в каждой бригаде, как правило, есть человек, который охотнее других торопится занять очередь в столовой? Так вот он как раз из таких, а чтобы к вопросам общественного питания больше не возвращаться, скажу сразу, что жена его работала в столовой на промплощадке кассиром, и, когда Петя Инагрудский ставил перед нею полный поднос и небрежно бросал на пластмассовую тарелку непременный бумажный рубль, она ему под видом сдачи каждый раз исправно возвращала этот рубль мелочью…

Припоминаю, во времена моего, прямо сказать, не очень обеспеченного послевоенного детства ходила среди мальчишек легенда о неразменном рубле, который якобы можно заполучить у черта, если ровно в двенадцать часов ночи на пустынном перекрестке протянуть ему в мешке черного кота. Такой рубль всегда останется у тебя в кармане, сколько бы ты его ни отдавал… Но тогда мы имели о чертовщине слишком отдаленное представление и наивно полагали, что этот рубль должен быть на всю жизнь один и тот же, и, жалкие формалисты, пожалуй, не поверили бы, что на самом-то деле он, оказывается, должен постоянно переходить из одного состояния в другое…

Речь, однако же, не о том.

Когда Толик-безотказный стал бригадиром, то чуть ли не первым делом он освободил Инагрудского от его не очень обременительной обязанности занимать очередь. Этот не столь драматический факт Петя воспринял как личную обиду в частности и как посягательство на права трудового человека, если смотреть пошире, а потому решил Толику не поддаваться, а бороться против него, всем прочим методам предпочтя итальянскую забастовку, когда он делал вид, что работает, а на самом деле ни к чему не притрагивался.