Отец

Она в те дни так на него смотрела, столько в ее взгляде было добра к ним обоим и жалости, что у Громова сердце начинало как-то странно перебиваться, и он почти задыхался от счастливой благодарности к Рите, в глазах у него начинало щекотать, и надо было отворачиваться, чтобы незаметно провести по ним согнутым пальцем…

И все-таки мрачнел Громов, когда думал о том, чтобы жениться.

Он и сам бы толком не объяснил, чего он боялся — боялся обмана, что ли, не такого, чтобы Рита его обманула, нет, зачем это ей, а какого-то обмана от жизни боялся: вот пока вроде хорошо, а потом — раз, и на тебе, все прахом!.. Все казалось ему, что за минутами скупой радости ждут его дни горя и забот, так уж это устроено, никуда не деться.

Да и все-таки Зинка… Хотя Зинка-то, бедная, маленькая, при чем?.. Сам без отца, без матери вырос, понимать бы многое должен…

Э-эх ты, один мужик Громов, да в нем-то еще десяток!..

3

Он приоткрыл глаза и взглянул на Риту сбоку, но она тут же накрыла их ладошкой левой руки, которая была у него под головой, и он зажмурился, но потом взглянул снова и сквозь подрагивающие ее пальцы снова увидел близко ее щеку с неярким, но горячим румянцем, и все еще затуманенные минутами ласки тихие ее глаза. Он уже вернулся из этих минут, она только возвращалась, и он лежал тихо, как будто дожидаясь ее.

Когда она отняла руку, он покосился на часы, стоявшие на этажерке у противоположной стены, хотел сделать это незаметно, но Рита перехватила его взгляд, попросила шепотом, как будто стыдясь этой своей просьбы:

— Полежи, Коль, успеешь…

— Шидловского сейчас, — сказал он, чтобы как-то объяснить эту всегда пугавшую Риту торопливую его деловитость. — В магазине встретились…

— Помнишь, я тебе про Наташку рассказывала, про Алешину? — заговорила Рита, оживляясь и подкладывая подушку повыше под голову. — Ну, что ездила в область соревноваться?.. Кто лучший маляр, помнишь?

— Дак что?

— Наташка Алешина теперь работать не будет… учить будет по бригадам. Она первое место заняла, повезло, да?

— Ну дак что? — упрямо сказал Громов. — Чего от нее? Я про Шидловского…

— Ну что он не человек, что ли?.. Ну случилось. Ведь и рабочие…

— Ты мне… рабочие! — горячился Громов. — А сама ты украла?

— Не обо мне же мы говорим…

— И я нет… Вот! И то двое…

— Ой, Коля, много ли?

— Других нету?.. Мы что — самолучшие?

— Не лучшие, конечно, да как за людей ручаться?

Самое тут и было больное место…

Видал Громов: кто-то там балуется, ворует… Но зато другой так честность блюдет, что рядом с ним о воровстве и подумать-то стыдно!.. Тот же Петрухин, бригадир, или прораб с соседнего — татарин Рамзанов, или вон Крепкогонов Иван — да мало ли!

Да только в том-то вся и штука: на Шидловского тоже раньше разве подумал бы?..

А теперь Громов и этим временами не верит. Сидели недавно в управлении у начальника, и Громов зырк все да зырк на Рамзанова, мужик-то тот добрый, на него всегда посмотреть хорошо.

А тот перегнулся к Громову через стол, смеется:

— Чего так на меня уставился, Коля-Николай?.. Как будто я украл у тебя что!

С подозрением смотрел на него Громов, выходит, вот оно!

Ритка была единственным человеком, которому он все рассказал, хоть и не ожидал от нее какого-нибудь такого совета, и она все поддакивала ему в его немногословных рассуждениях о Шидловском; но когда она, как ему показалось, принималась защищать начальника, у Громова это вызывало злость, и злость эта ставила все на свои места, и все тогда было ясно и просто.

Крал Шидловский?.. Ну крал. Дак чего ж тут, туда его!..

Брать на себя перерасход, наводить тумана в конторе? С таким, мол, народом и правда… Сами не дали сторожа, чего теперь без толку ляскать? Теперь подписать убытки, да и дело с концом! В первый раз, что ли? Все грамотные.

А тогда и самому ножик в карман, да поздно ночью на край поселка…

Работягу, правда, жалко, у него и так денег мало. Ну зато государство богатое. Решетку вырвать, что у кассирши, да аванс для всего управления — в карман.

Нельзя, что ли, если Шидловскому можно?..

И опять вспоминал Громов и то собрание в Микешине, на котором его бригаду стыдил Шидловский за растащиловку, и тот случай, когда комсомольский патруль у старика Богданова досточки в электричке поотбирал…

То и воровством-то считать нельзя — так, работал старик дома, больше для удовольствия. Он краснодеревщик сам, а тут, в опалубщиках, работа грубая, ума, что там ни говори, много не надо. Вот старик Богданов досточек в перекуры напилит, свяжет ладненько — и с собой. Тому, глядишь, полочку, этому — шкафик или еще что. У кого день рождения в бригаде, начнут мараковать: что подарить бы? А у Богданова уже есть подарок: «Я ему, — говорит, — стульчик для пацана подарю, с дырочкой».

Оно такому стульчику цена — пятак в базарный день, да попробуй в магазине достань.