Отец и сын, или Мир без границ

Эльфы явились в его мир из финала «Дюймовочки» (тоже пластинка). Были у нас и стихи Маршака в исполнении Игоря Ильинского. В одном из них рассказано, как семья, погрузив весь скарб на грузовик, поехала на дачу, и им показалось, что из корзины выпрыгнул кот. Машину остановили и отправились на розыски, и все, кто отправился на охоту, вернулись с котом. Об одном из них сказано: «Хороший кот, пушистый кот, но, к сожалению, не тот». Долгое время Женя забирался на Никин стул и, устроившись сзади, трепал ее за волосы и приговаривал: «Хороший хвост, пушистый хвост, но, к сожалению, не тот».

А когда наш репертуар обогатился Крыловым, присказка сменилась другой: «За кошачье приняться ремесло».

– Вороне где-то Бог послал кусочек сыру.

– Как послал? В посылке?

Этот способ «почтового отправления» Жене был известен хорошо. Из Ленинграда приплыл нам медленным багажом чемодан детских книг. Его хватило ненадолго, но с тех пор, как мы обосновались в Миннеаполисе, от родителей шел беспрерывный поток детской литературы. Я уже писал, что, уезжая, не представлял себе, что в Америке можно было тогда купить любые современные детские издания, в том числе и уходившие дома на черный рынок. Не сразу (я думаю, через два-три года) узнал я и о существовании нью-йоркского магазина Камкина. Магазин этот впоследствии закрылся, но я купил по их каталогам целую библиотеку для Жени, «для всех» и по своей специальности. Цены были вполне доступными. Иди и покупай.

Кроме книг, детских и взрослых, медленным багажом мы послали в Америку огромное количество пластинок. В молодости я кончал музыкальную школу (рояль), играл и много позже, и к отъезду из Ленинграда у нас собралась хорошая коллекция моих любимых композиторов. Набросился я на пластинки в дешевых магазинах и в Миннеаполисе: оперы, симфонии и, конечно, детский репертуар, теперь уже англоязычный. Кто же знал, что великое достижение – долгоиграющие пластинки, заменит другой вид звукозаписи и интернет! Те пластинки до сих пор стоят у нас в шкафу. Привезли мы и кое-что из Чайковского. Случилось так, что нам подарили билеты на «Щелкунчика». Билеты оказались на галерку, и весь спектакль я продержал Женю на коленях. Не знаю, как в других городах, но у нас в декабре местная труппа неизменно ставит «Щелкунчика».

Сезон! Ни в одной библиотеке детского пересказа Щелкунчика не оказалось (все на руках), и пришлось довольствоваться либретто со множеством картинок. Его мы и прочли раз двадцать, а заодно немного послушали и музыку. Ни маленьких детей, ни подростков почти нет смысла водить в театр неподготовленными, а балет – самое условное из всех искусств. При мне (в России) взрослая женщина с высшим образованием жаловалась, что пошла на «Ромео и Джульетту» Прокофьева, так там за весь вечер ни словечка не проронили. А у Жени к зиме 1976 года даже начальное образование было неоконченным.

Еще до представления Ника попала с Женей на генеральную репетицию: в костюмах, с оркестром, но в сокращенном виде. Женя к зрелищу остался равнодушным, и они ушли со второго действия, но настоящее, вечернее, представление ему очень понравилось, и он вел себя примерно так, как и я на своем первом балете в возрасте восьми лет (это же было мое первое знакомство с театром). Меня взяли на утренник в Мариинский театр на «Конька-горбунка» Пуни. К тому времени почти всю сказку (кстати, наиболее вероятно, что ее написал не безвестный Ершов, а Пушкин – история вроде как с «Тихим Доном») я знал наизусть и был поражен, что не увидел на сцене крестьянина с его тремя сыновьями и прочих персонажей и событий. Я без перерыва декламировал стихи, чем смущал мою мать и раздражал окружающую публику; потом народ смирился и даже забавлялся.

Здесь наши места очень снизили эффект, но Женя все видел и не жаловался. Он понимал, что происходит и кто танцует, и говорил без умолку (по-русски). Соседи оборачивались и, в конце концов убедившись, что делу не помочь, ограничивались кислым замечанием: «Какая прелесть!» Больше всего Женю заинтересовал Дроссельмейер с черной повязкой на глазу; его очередного появления он не мог дождаться. К Фрицу он питал явную неприязнь («Сломал Щелкунчика. Дуралейный мальчик»), а Клару полюбил, то есть все эмоции распределил правильно. К третьему акту он устал, да и «непрограммные танцы» (па-де-дё) были лишены для него всякого смысла. Все же он его досмотрел и вернулся домой довольный.