Отец лучшей подруги

Я должна сказать ей, что она ошиблась, но мой язык прирос к небу, так что Костя, ухмыляясь, сам что-то объясняет старушке, потом отдает ей Егора, деньги и говорит, что вернется за сыном через два часа.

Дверь захлопывается, и я слышу, как смеется Егор, который уже знаком с этой старушкой.

— Как тебе моя любовница? — спрашивает Костя, когда мы возвращаемся в машину. — Горячая штучка, правда?

Пораженчески молчу.

— А теперь к Александре Николаевне, — кивает Костя. — Ох, она у меня бой-баба. Я от нее обычно уползаю!…

Оглядываюсь на дом, в котором Костя так легко оставил сына.

— А ты этой бабушке доверяешь?

— Вполне. Она бабушка моего друга. Хотя и в возрасте, но голова у нее на месте, посидеть с ребенком она может.

— А почему своей маме Егора не отвозишь?

Костя бросает на меня кривой взгляд, пока мы стоит на светофоре.

— У нас с мамой не те отношения, да и маленьких детей она не очень любит. Они шумные и непонятные… Мама раз в месяц на выходных приезжает, чтобы с коляской по торговому центру продефилировать. На этом ее помощь заканчивается.

От такой прямолинейной откровенности, за которой Костя даже не пытается скрыть боль и обиду, становится стыдно за то, что я в нем сомневалась.

— А ты про мою маму почему спросила? Тебе правда интересно или ты просто хотела знать, есть ли у нее шанс вернуть отношения с Платоном?

От такого поворота я теряюсь, но подкупающая честность Кости делает свое дело.

— Второе, — отвечаю честно. — Мама у тебя такая… Красивая. Она Платону очень походит.

Говорить с Костей легко. Даже правду, которая разъедает горло, как глоток лимонного сока.

— Красивая, — соглашается Костя. — Мама до сих пор пытается его вернуть, но зря она при Платоне сказала, что ранняя беременность — худшее, что случалось в ее жизни.

Костя смотрит в бок и съезжает с дороги, а я даже не дышу. Каково услышать такое от собственной матери? И как потом жить дальше, если твое появление не было радостью, а ошибкой?

Я бы и рада что-то сказать, чтобы эти последние Костины слова не повисали между нами, как оборванные провода, но глупые ободрения вряд ли ему помогут. Он куда сильнее, чем кажется, и теперь я знаю, почему он так самозабвенно отдает всего себя сыну.

— А что тебе известно про первую жену Платона? Мать Юли, — неожиданно прерывает тишину Костя.

— Да почти ничего… Они были молоды. Только начали встречаться, а уже через месяц поняли, что ждут ребенка. Мне мама это рассказывала… А девять месяцев спустя она погибла во время родов. Я даже имени ее не знаю.

— Странно, правда?.. — бросает он на меня кривой взгляд. — Когда мою Юлю откачивали в больнице, то я дал себе слово. Если не дай бог мы с сыном останемся одни, то я сделаю все, чтобы Егор узнал, какой была его мать. Я бы рассказывал ему о ней постоянно, в память о ней…

— Кость, я не понимаю… Ты к чему клонишь?

— А Платон никогда о ней не говорит. Не вспоминает жену, не приводит в пример Юле. На день рождения Юли он просто напивается, но никогда не вспоминает ее. Да он, кажется, даже на кладбище не ездит! Конечно, прошло девятнадцать лет, но для меня такое поведение все равно странно… Я думал, может, раньше было иначе? Ты их семью больше моего знаешь…

— Да нет, — бормочу. — Все было также.

Платон устраивал невероятные праздники для дочери, но сам никогда особо в них не участвовал. Отдавал бразды правления своей матери, а сам уходил в тень. И всегда пил, да. Это я помню.

Костя резко поворачивает на трассе и въезжает на полупустую парковку.

— Ладно, выходим!

Не успеваю опомниться, как Костя уже хлопает дверью.

Идет к огромному зданию, типа ангара. Неоновая вывеска мне ни о чем не говорит, да и Костя быстро заводит меня внутрь, не давая осмотреться. Кивает девушке за стойкой, а та при виде меня расплывается в улыбке.

— Здравствуйте, Юлия! Мы так наслышаны!

Костя берет со стойки ключи и тащит меня дальше.

— Видишь, — шепчет Костя, — даже тут все знают, что я женат.

— Почему ты им не говоришь, что я не Юля?

— Потому что они тут меняются раз в месяц, толку объясняться нет…

Костя открывает следующую дверь. Здесь холодно, светло и вокруг простираются пустые зрительские места.

— Ледовый каток?!

На матово-белом застывшем катке одиноко катаются двое мужчин.

— Клюшки, — выдыхаю — Я на днях как раз задвинула детские клюшки к детскому комплексу, чтобы не мешали. Твоих рук дело?

— Да. Конечно, немного рановато купил, но что поделать?... Егор уже танцует! Я видел!

— Ты с ума сошел, Костя. Он еще даже не сидит!

— Когда Юля включает музыку, он дергает ручками и ножками. Еще она сказала, что Егор очень тонко чувствует ритм и, наверняка, пойдет по ее стопам. И все, меня как переклинило… Лея, я сойду с ума, если он натянет на себя колготки и пойдет плясать на сцену. Нет, я ничего против балета не имею, все эти наклоны в коротких юбочках — это отлично, но лучше бы родилась девочка. А так я должен защитить Егора от балета. Я не допущу, чтобы он стал таким, как твой брат!

— Яков восходящая звезда мужского балета, между прочим.

Хоть и козел, но вслух я этого не говорю.