Отец лучшей подруги

Платон хлопает дверцей холодильника. Может, он голодный и поэтому злой? Чего он прикопался? Это же Костя! Юлин муж. Ну каким психом надо быть, чтобы заподозрить, что у нас с ним что-то есть?!

И главное, мне же все равно нельзя рассказывать ему правду. Я не могу выдавать Костину тайну. Захочет — сам расскажет семье о своем новом увлечении.

Тут Егор, как назло, смолкает. Ну что же ты замолчал, мой хороший? Вопи, как раньше!

— Я спрашиваю, где вы с Костей были? — тут же повторяет Платон.

Отвертеться, что я его не расслышала, уже не выйдет. Он стоит в трех шагах от меня, а тишина на кухне прерывается только всхлипами.

Таких ярких зеленых глаз, как сейчас, я у Платона еще не видела.

Он смотрит на меня в упор, сканирует каждое движение. Чувствую себя на допросе, где все улики работают против меня.

— Ну… Мы гуляли.

Платон суживает глаза.

— С Егором, — добавляю поспешно.

По тому, как он стискивает челюсть и играет желваками, понимаю, что мой ответ срабатывает, как подтверждение худших предположений.

Как можно быть таким слепым? Он готов поверить в то, что я сплю с Ростовым, Костей, да кем угодно, но не замечает моей преданности ему и его семье. Ужасно несправедливо!

— И что же тебя так развеселило, что ты даже дома не могла перестать смеяться?

— Костя анекдоты рассказывал! Погулять уже нельзя? И, кстати, ребенку полезно спать на свежем воздухе!

Свистит чайник, и я наконец-то могу заняться бутылочкой для Егора. А заодно отвернуться от тяжелого и подавляющего взгляда.

Юля с Костей дали жару — на полке у них собран весь ассортимент детских смесей, какие только есть в Питерских магазинах. И какую давать?

Ладно, возьму распакованную.

— Какие хорошие анекдоты Костя знает… Прям волшебные. Все время ты, Лея, ходишь как в воду опущенная, глаз не поднимаешь, не видно тебя и не слышно. А тут заваливаешься в квартиру румяная, веселая и хохочешь при этом, как ненормальная! Настоящее чудо, а не анекдоты!

Знаешь что, Платон! Я ведь тоже не железная.

— Так вот ты зачем примчался с работы раньше времени? Я-то решила, что ты дочери помочь хочешь! А ты собрался следить за мной и Костей?

Платон от души хлопает дверцей холодильника.

— А если вы просто гуляли, как ты говоришь, то почему тебя так шокировало мое присутствие в собственном же доме? Ты же, как увидела меня, аж в лице переменилась!

— Настроение было хорошее, вот и смеялась. А потом ты вмешался и все испортил, как обычно!

— Так это я все испортил? — низким рокочущим голосом уточняет Платон. — Это я в аэропорту тебе свое имя не сказал? Я позволил тебе номер снять, а потом первый разделся и с поцелуями полез тоже я? Если бы ты назвалась, то ничего бы этого не было! Все было бы как раньше!

— Конечно! Если бы ты знал кто я, то даже не взглянул бы на меня! Не говоря уже о большем!…

— А может, и взглянул бы, откуда ты знаешь? Думаешь, я слепой и не заметил бы, как ты изменилась? Может, признаешь, наконец, что облажалась и не надо было отношения со мной со лжи начинать, а, Лея?

— Это ты-то не слепой? — закатываю глаза. — Да человек, лишенный зрения, и то лучше в людях разбирается! Тебе же мерещится черти что! А что находится прямо под твоим носом, ты в упор не замечаешь!

От нашей перепалки даже Егор притих.

Только икнул на моих руках, ошалело глядя на нас двоих. Прости, малыш. Несмотря на то, что руки подрагивают, действую быстро: раскрыв пакет со смесью, отмеряю нужное количество. Закрутив крышку, от души трясу бутылочку, представляя, что это мои руки сомкнулись на шее Платона. Так бы его придушила, честное слово.

Снова скрипнула дверца холодильника, а с ней и мои зубы.

Вдох. Выдох.

— Давай, Егорушка. Надо поесть…

Малыш вертится, отворачиваясь от бутылки. Хнычет, машет руками. Становится сложно держать его в одной руке, а в другой — бутылочку, но я не сдаюсь.

— Дай помогу.

— Нет.

— Лея, не глупи!

Платон подходит ближе. Чувствую его приближение каждой клеткой, жар его тела обволакивает спину, а сандаловая удавка медленно обвивается вокруг шеи, лишая меня чистого кислорода.

— Я сама справлюсь!

И тут будущий хоккеист или балерун ногой выбивает бутылочку из моих рук. Крышка с соской отлетает, как пробка от шампанского. Молоко как в замедленной съемке взмывает к потолку.

Я успеваю только моргнуть.

Уже через секунду пропитанная смесью футболка прилипает к груди и животу.

— И как, справилась?

Останавливаю взгляд на Платоне. Глаза холодные, прозрачные, как изумруды.

Плакать хочется. От бессильной ярости и его холодного тона. Так бы и выцарапала эти бездушные зеленые глаза.

— Отдай мне ребенка и переоденься.

И во что я должна переодеться? У Дмитриевых нет моих вещей. А еще одну футболку Платона, пропахшую сандалом, я просто не вынесу. Потому что знаю — стоит мне ее надеть, и я окончательно разрыдаюсь. Было в разы легче, когда наши с ним встречи длились от силы минуту. 

— Лея! — рявкает Платон. — Просто уйди с моих глаз в этой мокрой футболке!

Отдаю ему внука и плетусь в общую ванную комнату.

В зеркале вижу, как под мокрой белой футболкой проступает черный бюстгальтер. Видимо, опять не прошла «Модный приговор» от Платона.