Отец лучшей подруги

Губами чувствую, как он улыбается.

Второй поцелуй подобен шторму. Платон впивается в мой рот сильным поцелуем, требует раскрыться, подчиниться. Что я с радостью делаю, и он тут же завладевает моим языком.

Не прерывая поцелуя, он тянет меня за собой, к выходу из кухни. Но до спальни не доходит, вжимает в стену коридора сразу за поворотом. Так, чтобы Егора не было видно, но нам было его слышно.

В сердцах я смеюсь с того, что он даже сейчас о нем не забывает. И что нянька из меня вышла так себе. Платон справился куда лучше меня.

Другие мысли в голове не удерживаются.

Платон осыпает поцелуями мое лицо, а после опять возвращается к губам. Углубляет поцелуй, сплетая наши с ним языки. Я стону ему в рот из-за откровенных движений его тела, вжимаюсь грудью в его, желая чувствовать его каждой своей клеткой.

Соски покалывает от возбуждения, и я ртом хватаю воздух, когда его рот опускается ниже, с моих губ на шею, потом на ключицы. Он прикусывает кожу зубами, а после срывает с моих плеч халат.

Прохладный воздух скользит по коже, но недолго. От жара в глазах Платона, когда он смотрит на мою грудь, меня ведет, как от резкого подъема температуры. Голова плывет, ноги слабеют.

Я выгибаюсь под его взглядом, предлагая ему себя. Я умру, если он меня сейчас не коснется или остановится.

— Не пожалеешь? — вдруг возвращает мне мой же вопрос Платон.

Сейчас в его глазах нет зелени, сплошная горячая тьма, в которой плещется даже не желание, а первостепенная потребность обладать. Взять. Сделать своей.

— Словами, — напоминает мне после того, как я качнула головой.

— Не пожалею.

Он опять с усилием воли отрывает взгляд от моей груди и возвращает к моему лицу.

— Я не могу держаться в стороне от тебя. Пытался, но не могу. А что будет дальше… Я не знаю. Загадывать не хочу. Обещать сейчас, под действием других желаний, чего-то, что потом я выполнить не смогу, тоже не буду. Попробуем пока быть вместе, а дальше посмотрим…

Почему я чувствую такую пустоту внутри, разве не этого я хотела? Он сдается, я победила. На время я получу его себе, разве я могла мечтать о большем?

Платон честен и сейчас может дать мне только свое «пока». Как долго будут длиться эти четыре буквы? Если перевести каждую в единицы времени, то сколько это будет в секундах, минутах, часах или днях?

Он ждет моего ответа, но делает это по-своему.

Наклонившись, обводит языком сосок, не отрывая, впрочем, от меня своего дьявольского взгляда. Дрожь прокатывается по телу, и я выгибаюсь, упираясь затылком в стену.

Нечестная игра, но у меня ведь тоже есть тайны.

Тяжело дыша, Платон продолжает:

— Если ты хочешь что-то сказать мне, то сделай это, пожалуйста, словами. Никаких домыслов, выводов, «это и так понятно», «это же разумеется», «мог бы и догадаться». Я ненавижу такие обороты и не хочу ни о чем догадываться. Если тебя что-то надо, не устраивает, ты приходишь и говоришь об этом, ясно?

Киваю.

Это очень взрослая, правильная позиция. Жаль, что я до нее еще не доросла.

Платону, в отличие от меня, хватает выдержки. Он словно составляет контракт наших отношений. Будущих? Временных? Единоразовых?

Пока не понятно.

Тело сгорает в сильнейшем желании, голая грудь подрагивает от гулких ударов сердца, а пульсация ниже живота сводит с ума.

— Пожалуйста… — выдыхаю. — Пожалуйста…

— Словами, Лея, — с кривой ухмылкой шепчет он, цепляя губами мои губы. — Именно об этом я тебя и прошу.

Дразнится, как будто мало было дразнилок до этого. Тянет мои губы на себя, а я ловлю языком его рот, но не могу дотянуться.

Всхлипываю, когда он пальцами касается груди. Обводит ареолу, щипает сосок, внимательно наблюдая за моей реакцией.

— Я хочу тебя…

— Меня?

— Тебя.

Самодовольный ты козел…

— Только тебя…

Чтоб тебе пусто было.

Он развязывает пояс моего халата, и тот бесшумно оседает на пол. Платон оглядывает меня с лихорадочным блеском и кривой довольной ухмылкой. А потом снова возвращается к поцелуям.

Хватаюсь за его плечи, скребу ногтями ткань. Сама тянусь к его брюкам. Сжимаю пальцами выпирающий бугор, и Платон снова смотрит на меня.

В темных от желания глазах знакомое мне изумление. Как будто я, Лея Розенберг, не должна или не могу вызывать в его теле такое желание, но вызываю, и пусть он сдался этим чувствам, не перестает им удивляться.

А еще в его глазах плещется жажда — когда я очерчиваю пальцами его член, его взгляд фокусируется только на моих губах и то, как я облизываю их.

Платон быстро справляется со своим ремнем и бельем сам. Затем подхватывает меня за бедра и приподнимает. Спиной я упираюсь в стену. На мне все еще трусики, но их он только отводит в сторону и после опускает меня на себя.

Разом.

Насаживая на всю свою длину.

Я ахаю и на миг слепну от остроты ощущений. Инстинктивно хочу сжать бедра, но не выходит. Платон шире разводит мои ноги, и мне остается только обхватить его бедрами, скрестив лодыжки у него на талии. Платон принимается двигаться.

Очень быстро.

Без подготовки.

Без церемоний.

Даже без защиты.