Отец смотрит на запад

Катя кивнула, ревниво нахмурив брови, но вслух ничего не сказала.

– Тебе обязательно надо их послушать. Как ангелы поют. Разве что Светочка… – Наина задумчиво нахмурилась.

– Что?

– Светочка – хористка, голос у нее слишком звонкий. Плохо для хора. Слишком выделяется. – Наина, видимо, отвыкшая от длительных поездок, тяжело задышала.

Катя отвернулась к окну, усталость последних двух дней навалилась на нее в полную силу, и захотелось плакать.

– А глаза у тебя папины, – тихо сказала Наина. – Надо же. Глазки-уголечки. Гриша, ты высади меня у монастыря, – обратилась она к водителю. – А девочку отвези на вокзал.

Гриша энергично кивнул. Наина коснулась теплой рукой колена дочери.

– Посмотри на меня, Катерина.

Катя медленно повернулась к матери.

– Я тебя люблю. Господь – свидетель, – сказала Наина, ласково заглядывая Кате в глаза.

– Ты всех любишь, – равнодушно ответила Катя и остановила запись на диктофоне.

Когда Наина вышла, Гриша преобразился. Так ведут себя собаки, когда хозяева оставляют их одних надолго в тесной квартире. Он комментировал движение на дороге, временами опуская стекло и выкрикивая гадости другим водителям, а чаще пешеходам. Громко сигналил и бил небольшими кулаками по обшитой искусственным мехом баранке. При этом он гонял во рту спичку, словно сигарету. Катя решила, что он курильщик, но из-за уважения к матушке Агафье не дымит в салоне.

Выйдя из машины, она расплакалась. В груди болело и жгло. На перроне в ларьке с вывеской «Монастырская выпечка» Катя купила вишневый пирожок. Откусив от него, она вдруг вспомнила бабушку. Наверное, у нее самой сейчас такое же лицо, как у Ирочки много лет назад. Перекошенное обидой.

– Вкусно и грустно? – крикнул незнакомый мальчишка, сидевший на большой клетчатой сумке, и изобразил плач.

Очень голодная Катя вытерла слезы и выбросила остаток пирожка в урну.

Тулин резко затормозил перед трехэтажкой, будто планировал ехать дальше, а зазевавшаяся пассажирка только в последний момент вспомнила, что ей надо выйти именно здесь. С Асхатиком в одной руке, с сумкой, набитой чистящими средствами, в другой Айнагуль выбралась из машины. Тулин тоже выскочил и, оглядываясь по сторонам, словно стыдясь за вынужденное джентльменство, распахнул перед женой дверь подъезда.

– После работы заеду за тобой, – буркнул Тулин, ковыряя замок дядькиной квартиры.

Дверь, обитая темно-красными рейками, поддалась и со скрипом впустила Айнагуль. Тулин дышал ей в спину.

– А еда есть какая тут? – тихо спросила Айнагуль, уже догадываясь, что ответит Тулин.

– Была да сгнила. Я тебе денег оставлю, сбегаешь в ларек, купишь да приготовишь чего-нибудь. – Тулин бросил несколько смятых купюр на трельяж и зыркнул в запыленное зеркало.

– А с квартирой как быть? Открытой оставить?

– А, точно. – Тулин нехотя вытянул из кармана потемневший металлический ключ и положил его сверху на деньги. – Не потеряй.

Айнагуль огляделась, оценивая беспорядок в квартире и прикидывая, куда усадить сына. За окном послышался рокот отъезжавших «жигулей». От одной только мысли, что Тулина не будет до вечера, стало веселее. Она соорудила на кухне что-то вроде манежа из перевернутого стола, маленьких подушек и сорванного с карниза тюля и сама улыбнулась ловкой придумке.

Уборка обычно давалась ей легко, но тут было что-то другое. Дом не просто в запущенном состоянии, тут явно что-то искали. Переворачивали и опустошали банки с кухонными припасами, вываливали все из шкафов, не возвращая вещи на свои места. Так ищут что-то ценное, наверное, деньги, подумала Айнагуль. На кухонном полу в центре липкого подсохшего пятна лежал серый кусок вонючего мяса. Среди битых кисаек виднелись останки дохлых рыжих тараканов, умерших, наверное, еще до обыска. Айнагуль подумала, что нельзя пускать сына ползать тут: повсюду осколки и комки испорченной крупы, которые ребенок может потянуть в рот.

Стала собирать с пола скрежещущий мусор, осторожно, чтобы не пораниться осколками стекла. Под холодильником, явно открытым несколько дней назад, росла лужа. Айнагуль отправила в мусорный пакет черную скользкую морковь, проросший зловонный лук и банку с остатками сухой потрескавшейся желтой сметаны. Засыпала содой мутные полки из некогда прозрачного пластика. Это должно было убрать запах. Так учила ажека.

Постепенно вокруг становилось чище. Она поймала себя на мысли, что здесь уже приятнее, чем в доме Аманбеке. Отмыла подоконник, загнав под ноготь чешуйку облупившейся краски. Асхатик закапризничал. Айнагуль, занятая уборкой, как будто и забыла о времени и о том, что не взяла с собой еды ни для себя, ни для ребенка. Взглянула на покрытую коростой газовую плиту. Ее словно никогда и не мыли, разве что иногда царапали вилкой, подцепляя упавшую со сковороды еду. На такой даже готовить противно.

– Ну, ну, малыш! Мама тебя покормит сейчас своим молочком. – Айнагуль взяла сына на руки и расстегнула ворот платья.