Отголосок: от погибшего деда до умершего

«О», – вдруг услышала я, и склонилась к Оре, мне показалось, что ей плохо. «Не туда». Я обернулась на голос. В двери стоял Франц. Он был похож на метиса от черного кота и лебедя, и хотя вряд ли это можно было бы назвать привлекательным сочетанием, но он был очень красив. «Поздравляю вас, Марта. Вижу, вы поладили с Орой». Это звучало как-то двусмысленно, и я не знала, как на это реагировать, поэтому просто встала с кресла. У меня было такое впечатление, что моя спина, бедра и грудь уменьшились на треть. «Знаю, понимаю. Ужасное кресло. Но оно дарит мне приятные воспоминания. Знаете, я когда-то подумывал избавиться от него, а потом решил: кресло всегда дарит мне приятные воспоминания, а люди, которые в нем скрючиваются, – не всегда. Значит, кресло выигрывает по основному показателю. Ора, Ора!» Женщина не шевелилась. Мне стало жутко, я точно знала, что я не убивала ее, но она казалась мне способной на любую подставу. «Вы действительно с ней поладили, она никогда не засыпает так крепко в присутствии человека, которому не доверяет. Кстати, кем вы приходитесь Манфреду фон Вайхену?»

Вот оно, началось. «Я его сестра». «Вы внешне совсем не похожи, даже пластика разная. Хотя ваши аверсы похожи». «Правда? Я думала, что номинал у нас разный, вы не перепутали с реверсами?» Он расхохотался. «Я всегда это путаю!» Он хохотал так смачно, что если бы я кормилась смехом, этот его смех я бы проглотила очень быстро, и мне долго бы не хотелось есть. «Я читала некоторые ваши статьи о Манфреде». Глаза его сузились. «Некоторые? И я уверен, что он истерично настаивал, чтобы вы прочитали все. Хорошо, что вы сказали – статьи о Манфреде, а не о творчестве Манфреда, так как это что угодно, но уж точно не творчество». Я была не расположена теоретизировать на темы искусства, но не простила бы себе, если бы проглотила обиды в адрес Манфреда и еще бы поблагодарила очаровательную хозяйку за угощение. «Я считаю, что вы не всегда правы. Манфред – прекрасный художник». «Прекрасный? Не старайтесь меня убедить в том, что вы лишены вкуса. Ваше тело и голос свидетельствуют о другом. Слова без интонации, без голосовых нюансов ничего не стоят, поверьте». Я подумала, интересно, как бы он отреагировал, если бы я ему сказала, как одному из своих студентов, это у нас, преподавателей, называется деликатное затыкание рта ближнему. «Благодарю, Франц, мы услышали вашу точку зрения, а сейчас пора послушать других». Вместе этого я спросила, нет ли в квартире помещения с более покладистыми креслами или стульями. Франц, который все еще стоял возле двери, кивнул головой и жестом указал мне дорогу. Это была столовая, с красивым столиком, диванчиками, без всяких кроватей с Орами и креслиц с Пиа Нерами.

Я думала, что надо бы спросить Франца о его связях с журналистскими и исследовательскими кругами в Украине, но вместе этого брякнула: «Какие у вас претензии к Манфреду?» Франц делал чай, очень элегантно, будто птица, кисти его напоминали крылья, они были легкими и слишком большими. Густые и тоненькие волоски, покрывающие его пальцы, золотились на солнце, и когда он жестикулировал, казалось, что его кисти вот-вот должны взлететь. Но как он будет жить бескрылым?

«Манфред поведен даже не на своем творческом, а на личностном «я». Понимаете, критик должен быть недозревшим в плане творчества, это злит, а злость стимулирует мысли. А вот художник должен вызревать и в конце концов вызреть. Манфред подкармливает свое «я» искусственно. Искусственными смесями, которые ему подсовывают, которые он сам выбирает для себя, поэтому он набирает вес, но это вредный вес. Все эти призы, обожание, приглашения на ТВ-шоу, муниципальные заказы – все ему вредит. Он – малыш-карапуз с гормональными сбоями. Он неестественный, понимаете? Он как художник растет не в том климате и не в тех условиях, ему стоит заняться другим. И это постоянное самолюбование, будто он все время цветет. Не бывает такого. Никто и ничто не цветет все время».

Нужно было включить диктофон, такую тираду я не запомню, хотя память у меня и неплохая. Птица примостилась на миг возле меня и упорхнула, оставив после себя след в виде чайной чашки. «Спасибо». «В его творчестве не хватает смелости и размаха». «Да. Я давно это поняла, еще когда смотрела, как он играет в пляжный волейбол, он все время прячет голову и бережет пальцы», – хмыкнула я. Франц захохотал, откинув голову так порывисто, что я бы не удивилась, если бы она отлетела, как мяч во время пляжного волейбола. «Знаете, каждый человек, как мотылек: мечтает достичь солнца, но выбирает более простой путь, более легкую смерть и более близкий источник света – лампу». «И вы?» Он немного помолчал, а потом произнес, сильно растягивая слова: «Да. И я». И тут я заподозрила, что он сейчас тоже может выкинуть трюк с засыпанием, как Ора, это у них семейное, сейчас бухнется на пол и заснет. Поэтому я громко ойкнула пару раз.