Отказать Пигмалиону

Но Галя мужа недооценила – Вадим засел за книги по музыке и вокальному искусству. Вадим накупил кассет с известными ариями, Вадим доставал билеты на спектакли Большого театра и очень быстро стал узнавать контральто и баритон. Вадим на появившихся развалах скупал зарубежные музыкальные издания – он, отлично владевший английским, читал все подряд, взахлеб и очень скоро дал Гале небольшую тетрадь, в которой была подробно описана схема раскрутки певца и изложена структура продюсерской компании. Прочитав тетрадь, Галя поняла, что увлечение Вадима – это всерьез и надолго.

– Послушай, скажи мне честно, такой поворот, такое изменение планов – это все из-за этой девушки? Из-за нее? – Галя плохо спала по ночам и терзала Вадима вопросами.

– Совсем нет, вернее, да… Скорее, и да, и нет… Понимаешь, если бы я не услышал тогда, как она поет, если бы я не почувствовал тогда эту музыку, ее голос, я бы, наверное, никогда бы это и не придумал. Помню, я тогда стоял, слушал, а там на улице такая грязюка была, такой бардак, ветер бумагу гоняет, бананы тухлые в коробках торговцами брошены. Ветер весенний, приятный, бумага грязная, бананы вонючие и музыка… Музыка такая, как будто из души только что вынули и по миру пустили… Чтобы все почувствовали красоту… Ты понимаешь меня?

Галя не очень понимала – Вадим никогда так не разговаривал, никогда так не чувствовал. Во всяком случае, ей казалось. Вадим был математиком, любившим строгость линейных уравнений и замкнутость аксиом. А тут – на тебе – бананы, ветер, музыка. Нет, думала Галя, все дело в этом юном даровании. Она тайком – эти тайные поездки есть в жизни каждой жены – съездила, посмотрела на Алю. «Господи, да ее просто не кормят!» – это была первая мысль. «Но поставь ее на каблуки, распеленай из этого старого шерстяного платка и причеши – и получишь богиню!» – это была вторая мысль, которая ранила Галину душу.

«Она тебе понравилась? Да? И ты решил изменить все наши планы?! Да?» – эти вопросы вертелись на языке Гали, и она себя не сдерживала. Она устраивала небольшие скандалы с неизменными криками и слезами, во время которых Вадим только хлопал глазами и пытался найти в доме валерьянку. Он терялся от ее криков и только чувствовал себя виноватым, но характер и упрямство не позволяли отступить. Тем более что идея ему нравилась все больше и больше. Несмотря на незаслуженные, несправедливые обвинения, Вадим никогда не отвечал Гале злостью. Он больше молчал, но всем видом показывал, что у него никаких сомнений в выбранном пути нет. Как ни странно, это возымело действие, и скандалы в доме прекратились. Галя все-таки взяла себя в руки и стала на сторону мужа. Но сделала она это неискренне. Галя не прочувствовала его настроение, не смогла понять побуждения, не верила в сердечность помыслов. Она встала на его сторону, чтобы сохранить семью и хоть как-то контролировать своего, как оказалось, непредсказуемого тихоню мужа. Вадим же обрадовался, что вдруг так все быстро успокоилось, обрадовался, что нет криков, выматывающих ночных бесед с подтекстами и ловушками, обрадовался, что по вечерам не «рассматривают под лупой» каждое его слово. Он вздохнул с облегчением и с удвоенным пылом стал посвящать жену в свои планы. Когда же он объявил, что надо собираться в Австрию, что они летят на встречу с преподавателем одной из лучших вокальных школ Европы, Галя заплакала. Добиться вразумительного объяснения Вадим не смог и впервые за все время их семейной жизни пожалел, что не холост. Наличие преград и отсутствие единомышленников его раздражали.

У горы Капуцинерберг

«…Нет, больше всего на свете он не любил так рано вставать. Они с сестрой и отцом выходили из дома на Гайдегерштрассе затемно. Воздух над улицами еще не успел стать голубым, а просто висел зимней черной кисеей. Город просыпался – в окнах был свет, и пахло печным дымом. Отец, высокий, закутанный в темный плащ, широко шагал впереди, дробный отзвук его башмаков разлетался по улице. Прижимая толстую нотную папку и изредка кланяясь, он почти бегом пересек площадь и на минуту замешкался на перекрестке. «Ну вот, он пойдет к Киршу», – упало сердце у Вольфганга. Он любил Кирша, старого переписчика нот и друга отца, он не любил ту дорогу, по который они потом шли к дворцу архиепископа. Так и есть. Отец оглянулся, окинул строгим взглядом брата и сестру: «Поспешим, мы не можем опаздывать к его сиятельству, сегодня последняя репетиция».

Леопольд Моцарт, вице-капельмейстер и композитор князя-архиепископа Зальцбургского, делал все возможное, чтобы устроить судьбу детей, используя свои придворные связи. Особенно пристальное внимание он уделял сыну.

Наннерль со временем превратится в молодую милую даму, выйдет замуж и вряд ли будет серьезно заниматься музыкой – так между собой давно решили супруги Моцарт. А вот Вольфганг удивлял их. И к этому удивлению примешивались и гордость, и страх.