Отказать Пигмалиону

Показался дом Кирша, маленький, как все на этой улице Зальцбурга. К этому времени Вольфганг успел целых два раза поссориться с сестрой. Она пыталась подгонять брата, запугивая всякими страшными персонажами, ею самой же и выдуманными. Кирш занимал маленькую квартирку на втором этаже. В его комнате с клавесином, горой писчей бумаги, всюду лежащими остро отточенными перьями было очень тепло и уютно. Близилось Рождество. Остролист висел над дверью, на бело-голубом фаянсовом блюде горкой лежали маленькие пряники. Леопольд сердечно поздоровался с Киршем. Их связывала давняя дружба, которая особенно поддержала Леопольда Моцарта в те дни, когда он, один из лучших учеников Аугсбургской гимназии, а впоследствии блестящий выпускник Зальцбургского университета по курсу философии и права, да к тому же профессиональный скрипач и органист, вынужден был пойти простым камердинером к графу Турнье. Леопольд Моцарт, конечно же, не подавал виду, как тяжело дался ему этот шаг. Но делать было нечего, деньги в семье закончились, заказов на музыкальные пьесы не поступало. Вот тогда-то Кирш и посоветовал Леопольду писать музыку для себя. Несколько пьес случайно услышал граф Турнье, нашел их похожими на произведения Скарлатти и рекомендовал своего камердинера на должность скрипача в Капеллу архиепископа. С того дня Леопольд Моцарт сделал весьма неплохую карьеру – сегодня он уже был вице-капельмейстером. У него были ученики, дети богатых родителей, он писал на заказ музыкальные пьесы, получал недурное жалованье у архиепископа. Денег, правда, все равно не хватало, к тому же, по здравом размышлении, Леопольд отказался от занятий с некоторыми из детей и уделял все больше внимания своему сыну… И сейчас, глядя, как маленький Вольфганг с позволения хозяина комнаты рассовывает по карманам пряники, отец совершенно отчетливо понял, что так мучило его последние месяцы. Именно ему, Леопольду Моцарту, предстояло принять решение – будет ли его сын, потеряв от детского счастья голову, носиться с другими мальчишками по берегу Зальцаха, в выходные пропадать в горах и иногда, к умилению родных, «играть музыку» на домашнем клавесине. Или… Или он, Вольфганг, своим талантом, как ключом, откроет ту самую дверь, которая за ним уже захлопнется навсегда. И за этой дверью будут каторжный труд, обиды, интриги, жестокие поражения, все то, к чему не всегда готовы взрослые, не говоря уж о детях. Быть может, будет Слава. Но Детства уже не будет никогда. Детством и Талантом – этими двумя золотыми монетами он должен будет оплатить Славу.

Леопольд в глубине души понимал, что уже все предрешено, что его отцовские амбиции давно взяли верх (что больше всего терзало) и что поднятый сегодня затемно со слезами Вольфганг, хлюпающий сейчас «оттаявшим» носом и моргающий сонными глазами, уже сделал свои первые шаги не как его сын, а как музыкант. Мудрый Кирш легонько подтолкнул их к выходу. Никто из этой семьи уже не имел права на сомнения. Их ждал не архиепископ, их ждали Музыка и Будущее.

Вольфганга действительно сморило от тепла, пряники в кармане очень утешали. Он вот уже неделю каждое утро ходил репетировать с отцом. На репетиции вокруг него были незнакомые взрослые. Они приняли его очень ласково. И не потому, что он был сыном вице-капельмейстера, а потому, что маленький мальчик, сидящий на стуле с двумя толстыми книгами и играющий свои первые пьесы, уже вызывал восхищение и еще не вызывал зависть. Настолько невероятно виртуозно бегали его пальцы, такими опьяняющими были его мелодии, что казалось – это просто удивительно удачное сочетание нот, каким-то абсолютно случайным образом имеющее отношение к этому мальчику. И завидовать казалось не нужным – повторить или написать лучше ему не удастся.

Вольфганг слезал со стула перед клавесином, непременно роняя оба пухлых тома, прятался в угол зала и наблюдал, как отец репетирует с остальными музыкантами. Отец иногда сердился, стучал по пюпитру, воздевал руки к небу и некстати вспоминал философов. Мальчик начинал переживать, ему очень не хотелось, чтобы отец и эти взрослые обижались друг на друга, и очень хотелось помочь первой скрипке, которая вечно спешила, или отстававшему на полтакта альту.

Он любил Гармонию.

Такое чудесное состояние души, когда окружающая тебя жизнь, самые простые ее предметы – кучерявые кочаны капусты у зеленщика на прилавке, ослик на привязи у фонтана, гомон уличных мальчишек – складываются в звуки, а потом в мелодии! Даже улицы его родного города звучали по-разному. Рядом с домом звучал альт. Улица, где жил Кирш, – там были виолончели, и мелодии были такие надежные и уверенные. Резиденция архиепископа – клавесин с его куртуазностью щипкового инструмента.