Откровение

Ну вот так Макс впервые по-настоящему и столкнулся с тем, через что я проходила и что я пыталась до него донести, умоляя его о помощи… И поэтому я отвезла дочку в Австрию, чтобы помочь ей. И мы бы помогли, если бы он захотел что-либо контролировать, особенно таблетки, которые она перестала принимать. И, конечно, у нее опять начались очень серьезные приступы. Пока Макс с Ивой договаривались с больницей, Настя в состоянии очередного аффекта выгнала из дома Михаэля с Леей, которой не было еще и двух лет. Конечно, Михаэль пережить этого не смог, они уехали. Настя, когда очухалась, очень много раз просила его вернуться обратно, но Михаэль так ее боялся, что не вернулся.

Ее забрали в больницу. В Австрии другие законы, и когда что-либо подобное происходит, естественно, человека принимают в больницу.

Мне позвонили на следующий день и сказали, что срочно нужно прилететь в Альпы. Вот здесь началась очень серьезная трагедия, конфликт моих ума и сердца. Мое сердце хотело защитить Настю, говорило мне: «Не вздумай к ней поехать». Ум, естественно, командовал: «Ты обязана, ты мать и т. д… что ты несешь ерунду?»

Я проплакала три дня и три ночи, свела с ума своего сына, с которым в то время мы были очень и очень близки. Он работал в Швейцарии и говорил: «Мам, ты меня сводишь с ума, ты не даешь мне работать». А я говорила ему одно и то же: «Митенька, как ты думаешь? Мне сердце говорит: „Не смей к ней ехать, надо Макса оставить разгребать всю эту ситуацию, чтобы он понял, насколько она серьезная, чтобы он мог обеспечить Настину жизнь, чтобы он понимал, что человек будет не в состоянии работать“. Он должен пройти через этот опыт сам, а то скажет опять: „Она здорова“ и уедет, как всегда. Плюнет на все, оставит меня с ней одну, обвинит меня во всем, и в результате мы никогда не сможем помочь Насте». Митя был согласен, поддерживал меня: «Я думаю, это лучше, пусть они там вдвоем сейчас». Я понимала, что Настя мне этого никогда, никогда не простит, но я это делала для нее, моей любимой девочки. Я не видела другой возможности ее защитить.

Она пролежала в больнице очень долго. У нее обнаружили совсем серьезные истории. Сказали, что она не может перенапрягаться, что она не сможет даже ухаживать за ребенком, потому что у нее на это нет энергии, и что если она будет продолжать ухаживать за ребенком, то останется приговоренной к больнице до конца ее дней.

Конечно, того, что я не приехала, мне не простили никогда. Я это знала, когда принимала решение. Но я хотела как лучше, а получилось как всегда. В нашу последнюю встречу с Максом я умоляла его обеспечить Настю до конца жизни, чтобы она могла жить спокойно и не работать. Он мне поклялся – и конечно, не сделал. А я все равно всегда напоминала, всегда просила и делала столько, сколько могла.

Мы часто говорили с Настей. Я убеждала ее: «Ты, Настенька, всегда была великолепной писательницей, ты получила три шекспировские статуэтки в Нью-Йорке, пожалуйста, пиши, используй свой талант. Твой отец Максимилиан Шелл с таким же заболеванием считается гением. Твоя тетя Мария Шелл с таким же заболеванием считается гением. А ты с этим же заболеванием считаешься абсолютно безумной, и тебя хотят держать в больнице??? Ты что?» Я даже для нее фразу написала: «The difference between the madness and the genius is measured only by success» («Разница между безумием и гениальностью измеряется только успехом»).

Она мне говорила: «Мамочка, я овощ, и я это понимаю. Я не могу писать, у меня нет вообще никаких желаний, даже влюбиться не хочу, я просто овощ, и я это осознаю. Мне дают такие страшные таблетки, а потом дают другие таблетки, чтобы снять побочку от первых таблеток».

То есть там такой коктейль в организме, как ее бедная печеночка все это выдерживает? Я не знаю. Я очень люблю свою дочку, безумно, это боль моей жизни. Как же я ее люблю! И она настолько талантлива, вы себе не представляете!

Пока мы не перестали общаться, я регулярно ездила смотреть спектакли, которые она играла в самодеятельном театре на 400 мест. В спектаклях играли жители городка Паак, где жила Настя, в нескольких километрах от нашей семейной горы. Известный режиссер ставил спектакли специально на нее, люди съезжались со всей обширной провинции. Спектакли были настолько хорошие, что даже Пинки приехал, и ему понравилось. Она была занята, это очень важно. Они сами шили костюмы. Шоу проходило на улице, очень красиво. Фото публиковали во всех местных и федеральных австрийских газетах.