Откровение

— Значит, Ойхе в аудиенции отказала, — подытожил Зверь.

Он терпеть не мог, когда ему не верили (при условии, конечно, что говорил правду), и ненавидел, когда его наказывали за то, чего он не делал. В конце-то концов, он столько зла сотворил — выбирай, не хочу. Придумывать дополнительные поводы было со стороны окружающих просто несправедливо.

— Ойхе рвет и мечет, и требует тебя к себе, — Тенгер взглянул с явным неодобрением, — слушай, ну ты не мальчик уже, пора бы научиться понимать женщин.

И задумался:

— Погоди, если ты ее зачаровал не для того, чтобы разозлить, то зачем? Она бы с тобой, кстати, и так повидалась, ей интересно было. А теперь уж даже и не знаю… Моартулу она тебя не отдаст, конечно, но только потому, что ей не велено.

— Если я ее бешу, она захочет от меня избавиться, — Зверь выдумывал на ходу, с трудом выплывая против течения. Новые, непонятные факты захлестывали с головой, грозили утопить. Артур и Мариам; чары, которых нет; кто-то, способный запретить Ойхе отдавать его Моартулу… Он вцепился в единственную надежную опору в этом потоке: Ойхе хочет его увидеть.

Ойхе… ненавидит. Хочет увидеть. Встретиться с ней…

— Когда?

— Да хоть сейчас, — Тенгер пожал плечами. — Она три дня психует, должна подостыть уже, сразу в глаза не вцепится. Хотя, может и вцепится. Но, вроде, не должна. Артура она ни разу пальцем не тронула. А вот тронула бы, — закончил он угрюмо, — и не устоял бы наш святой. Куда Мариам до Ойхе?

Зверь не любил формальности, но признавал их полезность в непонятных ситуациях. Эта ситуация была непонятной от начала и до конца, и в ней не помешало бы немножечко формальностей, немножко чего-нибудь более четкого и регламентированного, чем «хоть сейчас». Все-таки, речь шла о правительнице княжества; о человеке, во всем равном демонам; о женщине в плохом настроении, обиженной лично на него. Явиться к Ойхе вот так, без предварительного согласования, без официальных процедур, было чревато навсегда сгинуть в каком-нибудь колодце с маятником.

Зверь, понял, что согласен на колодец. И на маятник. Понял, что если не сделает всё, чтобы как можно скорее увидеть Ойхе, то… сделает всё, чтобы как можно скорее её увидеть, но при этом может наделать ещё и каких-нибудь странностей. Если не сказать глупостей.

Ему категорически не нравилось то, что одержимость грозила взять верх над рациональностью. При этом, рациональная часть мозга подсказывала, что одержимость потому так и называется, что подавляет и разум, и даже инстинкты. А одержимость и рациональность вместе — во взаимодействии, в котором, по подозрению Зверя, одержимость тайком верховодила — намекали, что если делать то, что хочется означает — не делать глупостей, то надо делать то, что хочется.

Трясина размышлений казалась бездонной. Но когда, уже подходя к Карлу, Зверь поймал себя на том, что больше всего хочет просто перестать думать, он понял, что дно достигнуто.

Хорошо, что на Трассе не было никаких скоростных ограничений. И хорошо, что правила дорожного движения в княжествах не распространялись на вампиров.

…Вольф убрался, даже не попрощавшись. Услышал, что Ойхе его примет в любое время и тут же свалил. Это ж как ему домой хочется! Даже не внял предупреждению, что княгиня обижена за чары и хочет отомстить. С другой стороны, для того ведь и чаровал, чтобы обидеть. Пока он был Ойхе интересен, она бы его как зря не отпустила и не спешила бы помочь выбраться в тварный мир. А теперь-то, конечно, Вольф ей в Ифэренн не сдался. Ойхе его еще и подопнет для ускорения. И дверь на засов закроет, чтоб обратно не пришел. А потом постарается забыть. Как забывает о Мариам после каждой встречи с Артуром.

Тенгер улыбнулся. Ни один живой мужчина не выдержал бы её пути к забвению. Только бессмертный или мертвый мог быть с ней от начала и до конца. Но к мертвым Ойхе относилась как к детям, и мертвые считали ее матерью. Бессмертный же в Ифэренн был только один. А в былые времена он и в тварном мире был единственным. Тогда и привык всех остальных, кого Ойхе одаряла, озаряла или испепеляла мимолетным интересом, светом влюбленности, вспышкой страсти, считать однодневками, о которых не стоит беспокоиться. Они всегда были и всегда умирали; они всегда будут и всегда будут умирать.

Он оглядел мастерскую. Бывал здесь пару раз и неизменно удивлялся порядку. Сегодня что-то было не так… А, ну, да — голые стены. Светлый, гладко тесаный камень. Непривычно и неинтересно. У Вольфа обычно все увешано картинками, он же рисует, не останавливаясь, если только не чинит что-нибудь или не собирает заново из лишних деталей. Тенгер ткнул пальцем в стоящий у окна мольберт, и тот, включившись, разбросал по стенам последние рисунки. Сколько поместилось. Потом включился слайдовый режим.

Последних рисунков было больше, чем могла вместить просторная зала. Слишком много.

По мнению Тенгера, лишним был каждый из них.