Откровение

Патриархальная трактовка нравилась Зверю детальностью описания смертельного боя. После Большой гонки они с Тенгером обсуждали процесс и последствия возможной драки, и пришли к выводу, что в затее есть смысл. Всякий, кто пытался нанести Вечному Страннику физический урон, получал семикратную отдачу, но это не имело особого значения для твари, поглотившей все посмертные дары Большой гонки. Так что теоретически, непрерывно исцеляясь от последствий собственных атак и контратак Тенгера, Зверь мог нанести ему достаточно повреждений, чтобы счесть себя победителем. А Тенгер бы не счел себя проигравшим. Понятно же, что если у тебя нет шансов на победу, но ты все равно дерешься, ты уже победил.

Впрочем, дойди дело до драки за Ойхе… она вырвала бы глаза им обоим. Прямо ногтями. Но, опуская этот момент, дойди дело до драки за Ойхе, Тенгер все равно сдал бы Зверя демонам. Для него это был единственный способ победить. И ведь он действительно полагал, что, если Зверя не станет, Ойхе вернет ему благосклонность. Не потому что обделял ее способностью думать и выбирать, а потому, что считал, будто отсутствие выбора решает любую проблему. Он и когда брата убивал, думал, что устранение конкурента искупит недостаток искренности в жертвоприношении.

Тенгер больше не имел значения. Сделал ли Зверь для него то, что было задумано Белым Богом, знал только Артур, но Тенгер для Зверя, определенно, сделал всё, что мог. Он поставил под угрозу свободу и безопасность Ойхе, и большего зла причинить был не в силах. Ойхе не могла покинуть Карешту, не могла уйти с освященной земли. Возвращение в Эсимену грозило ей не смертью — участью хуже смерти. Князья захватили бы ее, сделали заложницей. И, зная Зверя так же, как он знал себя сам, никто из них не стал бы ждать, пока он согласится обменять свою свободу на свободу Ойхе. Ставкой будет не свобода княгини Эсимены, а ее жизнь без необратимых психических и физических увечий…

Плохой достался княгине подарок — сердце ангела. Но Ойхе именно такой и хотела.

А Зверь отвечал теперь не только за себя. И это было куда более привычным состоянием, чем трехмесячные каникулы, когда он ничего не делал, лишь готовился к Большой гонке, пытал людей, изучал перевертышей и рисовал, не останавливаясь, все, что видел вокруг. Рисовал Ифэренн. Притворялся, будто прячется от демонов и ищет выход отсюда, а в действительности просто бездельничал и искал… что? Да уж не выход. Искал то, зачем оказался здесь.

Нашел. Пора было уходить.

Бежать к чертовой матери, чтобы спасти и себя, и княгиню.

Ойхе могла уйти на Небеса. В любой момент могла покинуть Ифэренн, вернуться домой. Ее никто не проклинал, не изгонял в тварный мир, ради жизни полной труда, забот и непрерывного творческого роста. Ойхе была и оставалась любимым созданием Белого Бога и покинула когда-то Небеса лишь из любопытства. А обратно не возвращалась, потому что знала, что больше не захочет уйти. Часть ее была во всех живых женщинах, во всех «дочерях Евы»… И это была та часть, ради которой Адам сожрал чёртово яблоко с чёртова древа.

А вот мысль самой попробовать яблоко не пришла бы в голову Ойхе, даже если б Сатана пополам порвался, открывая перед ней преимущества нового взгляда на жизнь и дивные перспективы нарушения правил. Она просто не могла, не способна была преступить волю своего создателя.

Альфа-версия. Идеальная настолько, что в создание Беты пришлось вмешаться второму Творцу.

— Поставлю вас перед выбором, Ваше Высочество: пойти со мной на Небеса или остаться без меня. Дочери Евы часто так поступают: становятся на одну чашу весов и предлагают своим мужчинам чем-то заполнить другую. Расчет всегда на то, что вторая чаша останется пустой. Иногда так и случается.

Созданная лишь ради себя самой, ради собственной красоты, собственной воли, собственного неугасимого пламени, она думала, будто независимость — своя и чужая — обязательная часть существования любого разумного существа. Знала, разумеется, что это роскошь, доступная не всем… или недоступная почти никому, но тем больше ценила ее. И никогда бы не предложила такого выбора всерьез. Это Зверь понимал, и не беспокоился. Но еще он понимал, что Ойхе не уйдет на Небеса одна, даже ради спасения от демонов. Понимал, что угрожает ей самим своим существованием. Тут поди реши, что лучше: получить ультиматум, сдаться и спасти эту ненормальную; или не сдаваться и искать выход, чтобы спасти эту ненормальную, не меняя одно царство мертвых на другое.

Нет, Небеса, конечно, были не только пристанищем светлых душ, Небеса были еще и музыкой ангелов, которой дирижировал Создатель.

А Ифэренн?

Ойхе смеялась, как только она и умела. Женщина — ночь и огонь, звезды в небесной бездне, сполохи пламени во тьме и свет в черных сумасшедших глазах.

— До тебя мне не приходилось разговаривать с ангелами, но я знаю, что вы все… довольно просто устроены. Вот здесь, — Ойхе тронула пальцем его висок, — нет места нюансам. Артур такой же. Знаешь, он ведь бывает на Небесах, а потом приходит сюда, и не видит разницы.

— Потому что нее нет.