Откровение

В голосе Всевышнего звучала ещё большая горечь. Олег поднял взор, брови всё ещё вскинуты, а рот открылся от великого и непонятного Томасу изумления.

— Прости, — сказал Олег глухо. Теперь Томас раскрыл рот, никогда не слышал, чтобы в голосе язычника звучало такое раскаяние. Олег повторил виновато: — Прости!.. Я дурак. Я тупой и ленивый дурак. Самовлюблённый дурак!

Томасу почудилась в ярком пламени слабая всепрощающая улыбка Всевышнего. Он едва сдерживал рыдания, на душе было чисто, светло и благостно, хотя ничего не понимал, но для истинного христианина понимать не нужно, даже вредно, а надо верить и чувствовать сердцем.

А калика внезапно вперил взгляд хищных как у лесного зверя зелёных глаз в сверкающие блики:

— И все же… что-то мне твой голос знаком.

Томас стиснул Яру, чтобы не упасть самому, когда чуть изменившийся голос Бога прозвучал в хрустальной тишине:

— Да, Олег. Но так ли важно, какое у меня имя было тогда?

Олег с видимым усилием прошептал:

— Ты прав. Мы совсем не те, что вышли из Леса. Глупее пробки тот, кто говорит, что доведись прожить снова, то вот так же… А мы теперь совсем другие.

Томас поднялся, с достоинством поклонился, Яра вскочила поспешно, явно хотела по-росски поклониться в пояс, а то и вовсе земным поклоном, но в последний миг вспомнила, что она княжна, почти королева, и Томас с удовольствием видел, с каким царственным видом она склонила голову в поклоне сюзерену её жениха.

Двери распахнулись сами. Когда порог переступал калика, створки малость затрясло, а потом Томас услышал за спиной облегчённый вздох. Они шли к выходу через анфиладу залов, опустевшую ещё больше, где теперь простора мыслям намного больше, чем раньше. Томас ощущал присутствие Его поблизости, так греет невидимый огонь, и он не удивился, когда прямо из воздуха раздался Голос:

— На самом деле… но этого никому не объяснишь, потоп был за то, что прервали песнь певца.

Томас слышал, как ахнул калика. Голос поправился:

— Певца прервали, потому что предпочли дешевых скоморохов. Это стало последней каплей.

Олег шел отстранённый, неразумеющий, а Томас, который куда лучше понимал поэзию певцов рыцарских турниров, пояснил высокомерно:

— Скоморохи — это для черни… черни духа. Кто благородные песни оставляет ради скоморошьего кривляния, тот уже не человек. Или не совсем человек.

Из дальнего выхода пахло травой, розами, свежим ветерком. Все трое почувствовали, как божественное присутствие оставило, Господь проводил гостей до порога своего жилища и вернулся. От распахнутых ворот открылся зелёный сад, настолько свежий, зелёный, молодой, что у Яры вырвался вздох восторга. А Олег медленно пошёл вниз по мраморным ступеням.

— Гм… Уриил предал потому, что грубые плотские утехи показались почему-то заманчивее божественных песнопений под игру на арфах. Какой глупец, верно?.. Вон ты б ни за что не променял на такую дурь. Мог бы сидеть всю жизнь, не сдвигаясь — ибо бестелесному нет нужды отлучаться, играл бы да пел, играл да пел, играл и пел… Я думаю, тебе надо остаться.

Далеко за раскрытыми воротами виднелась знакомая колесница. Илья-пророк вычёсывал коням гривы, что-то шептал в любопытно настороженные уши.

Томас передёрнул плечами, побледнел, а Яра прижалась к рыцарю крепче, чем плющ к плетню. На Олега из её глаз нацелились два острых кинжала.

— Почему? — спросил Томас настороженно.

— Здесь рай, — напомнил Олег, — а что на земле? Похуже ада. Взгляни на эти невинные души, опору христианства!

По ту сторону ворот было белым бело, словно несметная стая гусей села на короткий отдых по дороге в тёплые края. Только праведники в белоснежных одеждах не гоготали, а красиво восседали в райских кущах и самозабвенно пели хвалебную песнь во славу Божью. У всех были в руках арфы.

Томас содрогнулся:

— Спятил?..

— Томас, это же ваш рай. Видишь, праведников уже и на седьмое допустили!

— Иди ты, — Томас покосился на Яру, смолчал, куда идти язычнику, нервно хохотнул, — такое придумал! У меня ни голоса, ни слуха. В церкви я ещё мог бы вместе с сэром Винстоном и Чосером, а тут ежели рот раскрою, вся ихняя песня гавкнется. А пальцы посмотри? Руки — крюки, морда ящиком. Струны порву. Мои ладони, сам знаешь, к чему привыкли… Мне меч держать, не лютню.

— Это арфы, — пояснил калика.

— Все одно струны порву.

— Ты не один, — подбодрил Олег. — Вон их сколько! И все поют.

Томас с отвращением покачал головой, побледнел сильнее. На лбу выступили капли пота размером с лесной орех.

— Ты же слышал… Господь сказал, не до песен. Я не всё понял, больно вы там мудрили, но твоя морда зажить не успеет… здорово тебя отделали!.. как опять мечами махать.

Олег потрогал пальцами щёку:

— Зря скалишь зубы, уже затянулось. На мне быстро! Но меч далеко не прячь.