Жаль юные и совсем младые ростки родословной. Они, не успев распуститься, налиться соками жизни, увядают, а то и погибают. Дохнуло безжалостно сиверко… и безжизненно сронилась золотая головушка моего сына. Тяжелая, неведомая болезнь пленила и обрекла на смерть двоюродного внучка Ваню. Он – тоже был сродни солнышку! Тоже росточек! Тот и этот последние из оставшихся немногих побегов на вершинной ветви родового древа.
Господь, оставь хотя бы малую надежду… не сокрушай под корень… молитвенно заклинаю… я… раб твой…
Давно написаны мною эти строки. Бездумно-сиротским взором гляжу… в даль жизни.
Отравленное копье, пущенное с Небес в меня, пронзило его сердце. Долгое время не вижу Алешу во сне.
Ему было три года. Играл в песочнице. С соседским пацаном (его мать алкашка, жили бедно). Домой Алеша приходил без игрушек. Позже выяснилось: пацан тайком зарывал их в песок, а потом уносил домой.
В зубной поликлинике Алеше удаляли молочные зубы. Сразу по два-три. Терпел. В шестнадцать лет что-то в нем изменилось. Однажды при лечении коренного зуба потерял сознание. Но вскоре пришел в себя. Как бы виновато посмотрел на меня (я присутствовал здесь по его просьбе «для поддержания духа!»). Лицо бледное, на лбу испарина.
Алеша:
– Папа, давай вместе с тобой сфотографируемся.
Я сослался на жару, на усталость:
– Успеем еще. Жизнь длинная.
«Нам не дано предугадать…»
Я пробыл в командировке четыре дня. Приехал домой. Сын:
– Готовить еду некому было. Мама кормила меня помидорным салатом. А с него еще сильнее есть хотелось.
В городе гуляли с ним по набережной. Я купил ему горячие сардельки. Он с аппетитом съел. «Еще будешь?» – спросил я его. Застенчиво отказался. Я – не внял…
Плотина. Дубовые сваи. Вода шумит. Здесь Алеша любил купаться, ловить раков. Подолгу. До веселого озноба.
…Шуми, вода!
Иду. Впереди долговязый паренек. Не желает мне переходить дорогу с пустым ведром (примета худая!). Благодарно поклонился ему.
Алеша общается со мной посредством снов, явлений природы, своими предметами и вещами. Многие качества его характера угадываются в сестре и матери.
У его лучшего друга Сергея – рыжая собачонка. Алеше нравилось играть с ней. Часто собака подбегает ко мне, глазом просит, чтобы погладил ее.
Под калиной в апреле расцвел пролесок, посаженный Алешей. Цветок сквозь еще голые ветки синё глядится в окно.
Иисус Христос, мой сын с тобой. Скоро и я приду. Если не настолько грешен, то позволь с ним свидеться. Один раз. А там хоть и в преисподнюю!
Позвонила девушка:
– Можно пригласить к телефону Алешу?
Это уже второй раз, спустя год…
И, наверно, оттого, что я долго думал о ней, мне она приснилась. Мы как будто бы повстречались. Я спросил ее:
– Ты любила Алешу?
Она смущенно зарумянилась:
– Я люблю его… всегда…
– Но он – там, а ты – здесь…
– Он сегодня в Высшей Основе: духовной. Его нельзя созерцать, потрогать, но можно чувствовать. При сильном желании.
Я благодарно кивнул ей:
– Будь счастлива! – И пошел.
– Я счастлива… А вы?
Я что-то сказал…
Пробудившись, попытался вспомнить. Но в окне вспыхнула молния. Потом застучали капли. Еще была ночь. И кончится ли она когда-нибудь?
– Вернись к Природе…
– Вернись к Богу…
Но никто мне не сказал: «Вернись к людям…»
Мать умерла – я потерял малую родину.
Сын погиб – я потерял большую Родину.
Конец второго тысячелетия
На все и вся взираю сквозь призму своей трагедии.
Раньше я готов был обнять Вселенную, которая из края в край представлялась мне как нечто Божественное – одухотворенной. В буйстве неиссякаемого благополучия мне чудилось, мерещилось «вечное, благостное…» Что это? Слабость воли? Проявление притворства? Отсутствие познаний «всего сущего»? Попытка «оболванить» судьбу?.. …В младенчестве, получив травму головы, я сильно заплошал. Уже шла война. Отец погиб. И мать, имея на попечении еще троих малолетних детей, глядючи на меня, почти бездыханного, молила Господа, чтобы забрал… Но Он не внял ее голосу.
Время поглощает свет и тьму. Все глубже и глубже проникает, закапывается «в самое себя» боль. Она же и вырывается наружу, скорбным крылом замахивается, бьёт по чистым струям Небесного Дня. Сжаться бы в комок глины. Стать прахом. Молитвенной памятью. Всё сущее – не касаемо… Оно – в стороне. В ином русле. Не созерцаю. Не вслушиваюсь. Лица – нет. Душа – порочна. Головешка сердца – чадит… Черный пламень затаился? Перевес чей?.. В бешенстве швыряю, бью об пол свои скульптуры… Не ломаются! – А ты поплачь…
Озираюсь. Болезненно вздрагиваю… Наволочь «разрушенного разума»… страх. Забиваюсь в угол, царапаю записку: «Когда я засну, и ты, «Некто», чей я услышал голос, острием топора ударь по моей голове… пожалуйста…»
Мои сны: