Откровенные

— Помните же, мой друг, что я всегда к вашим услугам… Давайте вести и о себе, и о Васе…

Он расцеловал мальчика и ушел, сознавая, что расстается с единственной женщиной на свете, которая его горячо и искренно любила, и жизнь которой он так бесчеловечно разбил.

Почти одновременно с Марьей Евграфовной выехал из меблированных комнат и Бугаев с женой и детьми, получив порядочный куш подъемных и за три месяца вперед жалованье. Эти деньги позволили ему расплатиться с петербургскими долгами, обшить семью и, кроме того, оставалось еще на дорогу и на первое обзаведение в далекой Сибири, где он получил место. Нечего и говорить, как была рада эта бледная, истомленная, болезненная жена Бугаева за окончание петербургских мытарств и как она благодарила Марью Евграфовну, не сомневаясь, что муж получил назначение, благодаря лишь ей. Сам Бугаев ходил гоголем и давал слово жене попасть теперь в «точку», настоящую «петербургскую точку» и служить, как требуется «петербургским начальством», и особенного «патриотизма» не обнаруживать. Бугаев тем охотнее обещал это, что сам Павлищев, давая ему назначение и относительно довольно приличное (три тысячи) жалованье, предупредил его, что малейшее злоупотребление или превышение власти с его стороны, и он будет уволен…

— Советую вам, господин Бугаев, помнить это хорошенько! Мне, ведь, известно, из-за какого «патриотического образа мыслей» вы были уволены, — прибавил его превосходительство внушительно и несколько брезгливо, подчеркивая слова: «патриотический образ мыслей». — Под этой вывеской нынче много творится безобразий, и я их не потерплю.

Бугаев старался уверить, что он теперь «уразумел в горниле испытаний свою, так сказать, бестактность и впредь надеется оправдать лестное доверие его превосходительства».

Это уверение не мешало, однако, господину Бугаеву думать о «поправке», которую можно сделать в далеком и захолустном крае. Слышал он, как там наживаются умные люди. Надо только не очень накидываться и действовать осторожно. И все будет шито да крыто. Сибиряки народ смирный, привыкший ублажать чиновников!

Пора, в самом деле, ему стать на ноги и кое-что прикопить.

Так приятно мечтал господин Бугаев, выходя из департамента веселый и радостный, с твердым намерением не пострадать более за свой «патриотизм».

XIII

В этот «четверг» в роскошных апартаментах Трифонова собралось, по обыкновению, довольно большое и пестрое общество. Кто приехал повинтить, кто — специально поужинать, кто просто не знал, куда деваться, и отправился к Трифоновым. Люди молодые и холостые, рассчитывающие, что имеют какие-нибудь шансы понравиться Ксении, приезжали исключительно для нее. Два-три дельца завернули к Трифонову внимания ради и в надежде встретить кого-нибудь из административных звезд или звездочек, которые, случалось, приезжали на часок, на другой.

В одной из комнат играли на двух столах в карты, а в большой голубой гостиной, куда гости перешли после чая из столовой, шла обычная «жур-фиксная» болтовня. Сама Трифонова, белокурая, с вялым и болезненным лицом пожилая женщина, сидела на диване рядом с двумя пожилыми дамами, видимо тяготясь и ролью хозяйки, и обязанностью занимать этих дам. Ксения с одной скромной на вид барышней сидела в дальнем уголке за трельяжем, окруженная несколькими кавалерами, среди которых выдавался своей красотой и сверкающими зубами князь Сицкий, кандидат в мужья, покровительствуемый матерью. Остальные гости маленькими группами рассеяны были по гостиной. Разговор то затихал, то оживлялся, если кому-нибудь из гостей вдруг удавалось выдавить из себя хоть что-нибудь похожее на остроумие или сообщить что-нибудь более интересное газетных известий и театральных сплетен. Впрочем, все это уже было сообщено за чаем, и «жур-фикс» был в том периоде, когда для оживления удрученных горстей требуется певец или певица… Но ни того, ни другой не было. Ждали известного тенора Кашкина и новую певицу Аркадьеву, новую, по крайней мере, для Петербурга, хотя и известную в провинции, ту самую, которая жила в меблированных комнатах, рядом с Бугаевым, и была «открыта» каким-то знакомым Трифоновых, обещавшим ее привезти.

В этой гостиной были, разумеется, и те «безмолвные» гости, «статисты» жур-фиксов, которые во весь вечер не проронили ни одного слова и только напряженно улыбались, словно в ответ на вопрос: зачем они явились сюда? И, однако, это были самые упорные посетители; один старичок и один молодой, скромного вида человек, который весь вечер играл своим пенсне и добросовестно отсиживал, уходя последним.

В кабинете у хозяина беседа шла оживленнее. Слегка фрондировали, слегка удивлялись «положению вещей» и бранили господ чиновников. И при этом приводили анекдоты невероятного характера. Рассказывали о каком-то деятеле, не знавшем, что такая-то река судоходна, и потому отказавшем в ходатайстве об устройстве пароходства, говорили о легкомыслии другого, хихикали и посмеивались.