Откровенные

— Тебя очень огорчит, если тебя не назначат? — участливо спросила молодая женщина.

— Конечно, я ведь имею права… права долгой, добросовестной работы, знания дела… Правда, я не имею связей, но иногда, слава Богу, выбирают людей не за связи, не за титулы, а за способности… Наш старый министр не Бог знает какого происхождения, и не из того аристократически-служебного кружка, откуда вербуются государственные люди, а был десять, лет министром…

Марья Евграфовна невольно вспомнила о Марке…

«И Марк надеется, конечно, быть со временем министром!» подумала она, совсем не понимая этих волнений и тревог честолюбия.

Согласившись быть женой Павлищева, тронутая его поведением в последнее время и несколько удивленная вновь пробудившейся страстью к ней, искренность и сила которой были несомненны и даже заставляли конфузиться скромную и целомудренную молодую женщину своими проявлениями, — Марья Евграфовна, умиленная, благодарная и любящая, дала себе слово беречь и лелеять этого человека и отдала ему всю свою душу безраздельно, как отдала и прежде. После смерти Васи, память о котором жила в ее сердце, Павлищев был для Марьи Евграфовны — единственный на свете человек, привязанность которого могла хоть несколько примирить ее с потерей любимого существа. По временам она просто не верила, что Павлищев снова ее любить, и ей становилось страшно: сумеет-ли она удержать эту привязанность и не заставит ли раскаяться Павлищева, что он женился на такой неблестящей женщине. Какая она жена министра?!. Не будет ли он стесняться такой женой, бывшей акушеркой?.. И она самоотверженно решила про себя тотчас же оставить его, если только заметит, что лишняя…

— Тебя, Маша, кажется, не особенно занимает, что ты можешь быть женой министра? — говорил не раз Павлищев в эти дни после того, как сообщал свои надежды Марье Евграфовне.

— Мне довольно, что я твоя жена! — ответила молодая женщина, вся смущенная. — Кто бы ты ни был! — прибавила она.

— Ах ты, славная моя! — нежно замечал Павлищев и уходил работать в свой кабинет.

Но эти дни ему не работалось.

Он ходил по кабинету, и мысли его витали на вопросе: «Он или не он?»

В это свидание с министром, на другой день после возвращения из-за границы, старик, встретивший с какой-то особенной значительностью своего любимца, объявил ему, что он, наконец, действительно отдохнет и поправит расстроенное свое здоровье. Довольно потрудился он — пора на его место более энергичного и молодого.

— И я позволил себе указать на вас, Степан Ильич, как на преемника, как на человека энергичного, добросовестного, полного сил…

У Павлищева забилось сердце от радостного волнения, и он горячо благодарил старика за лестное о нем мнение. Он, разумеется, употребит все свои силы, чтобы оправдать доверие, если только он удостоится такой величайшей чести, о которой он не смел и мечтать…

— Я исполнил свой долг, как я его понимаю, я рекомендовал вас, а затем…

Старик не докончил и только развел руками с почтительно-серьезным выражением своего больного, истомленного лица.

— Ну, как вы съездили за-границу. Поправились?.. Не особенно, кажется? — спрашивал старик, взглядывая на постаревшего Павлищева.

Степан Ильич откровенно рассказал ему, какими обстоятельствами была вызвана его поездка, и сообщил о своей женитьбе на Марье Евграфовне.

Бывший патрон совершенно одобрил поступок Степана Ильича и нашел его вполне корректным. Он выразил сочувствие в постигшем его горе — потере ребенка — и сказал!

— Это… это очень трогательно все… И эта ваша женитьба… Я сегодня же расскажу князю Жеребцову… Он у меня обедает.

Они расстались, и старик на прощанье еще раз обнадежил своего любимца.

Весь этот разговор вспоминал теперь Павлищев и надеялся.

Прошла неделя, прошла другая.

Павлищев начинал уже сомневаться, как в одно утро он получил записку от своего бывшего начальника.

Он пробежал записку и замер в радостном волнении, не веря своим глазам.

Через два дня во многих газетах появились дифирамбы новому министру. Говорили о том, что он начал свою карьеру мелким чиновником, прошел все ступени службы и, следовательно, знает практически весь сложный механизм администрации, и отличается познаниями, добросовестностью и энергией. На него, по обыкновению, возлагались надежды, что он принесет пользу России не менее своего предшественника, и превозносились его молодость и энергия. Его речь, сказанная чиновникам, цитировалась, как программа истинно русского человека здравого смысла и жизни. Одна газета даже провидела новую эру.

Во всех иллюстрациях красовались портреты Степана Ильича.

И он сам вообразил себя великим государственным человеком и торопился доказать это новыми реформами в своем министерстве и являлся туда в 10 часов утра.

Деятельность закипела, и чиновники окончательно изнемогали.

Марк был назначен директором канцелярии.

XVIII