Открытая дверь

– Да, пошла. Поймала на последние деньги такси, потому что Вика плакала так надрывно, что сердце рвалось! Приехала, в дверь позвонила… Вышла ко мне мать Ромы, даже в квартиру не пустила. Я ей объясняю – мне, мол, только ребенка покормить, пусть и в прихожей! А она просто кремень… Нет… и все. Уходите. Чтоб духу вашего здесь больше не было. Развернулась и ушла обратно в квартиру, дверь закрыла. И что мне оставалось делать? Присела на лестничную ступеньку, начала Вику кормить… Помню, как дверью где хлопнут или лифт зашумит, я тут же грудь из Викиного рта выхватываю и прячу, она так обиженно личико кривит – что ж ты, мол, делаешь, мать…

– Ну, а потом? Куда ты потом пошла?

– Да никуда, в общем. Не знала я, куда пойти. Просто по улице брела, пока не устала. Потом дождь начался… Холодный такой дождь, помню, майский. Я на скамейку в сквере села, сил уже идти не было. И сижу, Вику к себе изо всех сил прижимаю. В плащ свой ее кутаю… И так и сяк ее кутаю… Тут Лева нас и увидел, у него вечерняя пробежка была. И подошел. И спросил – чего это вы тут, мол, с ребенком. И к себе домой привел…

– Лева – это…

– Это мой муж нынешний, да. Вернее, бывший… Мы сейчас в состоянии развода находимся, ты ведь знаешь. Но не будем сейчас о нем… Он хороший человек, я всю жизнь ему буду благодарна. Если б не он…

– Да, я понимаю. Не будем. А я всегда считал, что он родной Викин отец…

– Ну да. Все так считали. И Вика так тоже считала. Представляешь, каким потрясением для нее было, когда эта парочка вдруг к нам заявилась? Они, видите ли, очень хотят с внучкой общаться, ага! Она же так на покойного Ромочку похожа!

– Так он умер?

– Да… И внуков им не оставил. И потому они вспомнили вдруг, что у них где-то внучка есть. Столько лет не помнили и знать не хотели, а сейчас вдруг вспомнили! И сразу полюбили, и сразу им внучку вынь да подай на тарелочке с голубой каемочкой! И такие ведь настырные, знаешь… Их в дверь выгоняешь, а они в окно залезть норовят! Этот Павел Георгиевич, Ромин отец… Ну, который сейчас приходил… Он даже и до Левы добрался, его с ума свел своими обещаниями! Мол, если поспособствуешь примирению, я твою научную тему профинансирую! Лева так в искушение сразу впал, что все у нас пошло кувырком. Начал меня уговаривать, я ни в какую… И Вике пришлось все рассказать… Ну вот за что мне это все, а? У меня память болит, а они… Да ни за что я им не позволю, не будет этого никогда! Это моя дочь, только моя! Как они меня тогда на порог не пустили, так и я их никогда не пущу на порог! А еще никогда не забуду ту самую скамейку под дожем… Как ребенок мой замерзал… Ну скажи, разве я не права?

– Права, права… Конечно, права. Да только с болью своей что будешь делать, вот в чем вопрос. Так и будешь ее в себе нести, пока не надорвешься, да? Ведь это очень тяжелая ноша, она тебе и сейчас жить не дает, и потом тоже не даст.

– Ничего, справлюсь как-нибудь! Мне не привыкать!

– Может, и справишься. А только зачем?

– Что – зачем? Не поняла…

– Справляться – зачем? Ведь все твои духовные силы только на то и уходят, чтобы с болью справляться. Не лучше ли от нее раз и навсегда избавиться, жить налегке? Это ж такое счастье, когда идешь себе налегке…

– Да как? Как я от нее избавлюсь? Я как подумаю, как вспомню… Как я на скамейке в парке сидела…

– Ну да. На скамейке в парке сидела, да. Я слышал. Ты сейчас это говоришь, будто страшное заклинание произносишь. Я думаю, ты не раз и не два его произносишь, правда? И не мне одному… Ты привыкла к этому заклинанию, ты с ним сроднилась, ты больше жизни своей без него не представляешь, верно? Оно для тебя собственной притчей во языцех стало?

Она смотрела на него, моргала и не понимала уже ничего. Что это он сейчас говорит такое ужасное, а? Да разве она для этого все ему рассказала? Чтоб он над ней издевался сейчас, что ли?

– Ну-ну, не смотри на меня так, не надо… Я вовсе не хочу тебя обидеть, пойми! – вполне дружелюбно улыбнулся ей Саша и взял ее ладонь в руки. И пожал ее как-то по-особенному, очень тепло. Будто хотел добавить к своим словам – я здесь, я с тобой, я на твоей стороне. Я твой друг, не бойся.

– Тогда зачем ты мне все это говоришь, если не хочешь обидеть? Не понимаю…

– Я просто хочу, чтобы ты меня услышала! Чтобы увидела, что с тобой происходит!

– А что со мной происходит, что?

– А то… Ты баюкаешь обиду и боль, вот что. Ты испытываешь болезненное блаженство, когда их баюкаешь, понимаешь?

– То есть… Я мазохистка, по-твоему? Муж мой говорил, что я мазохистка… И ты туда же?

– Ну, не совсем так, конечно… Ты не мазохистка, нет. Это уже из другой оперы, это не твой случай. Но боль ты свою очень любишь, согласись…

– Да не говори ерунды! Как это можно – любить боль? Да я бы рада была, если б она из меня ушла, но ведь это невозможно, я знаю!

– Возможно, Ирина. Очень даже возможно. Тебе просто надо взять и захотеть жить без этой боли, без этой обиды. А если точнее сказать – просто научиться быть свободной. А если свободной, стало быть, и счастливой. Ведь ты хочешь быть свободной и счастливой, верно?

– Ну, допустим… И как же я этому научусь?