Открытие

Я разозлился не на шутку. Этот самоучка все время опекал и поучал меня. Точно я пришел в тайгу из детского сада. Слава богу, я в тайге уже отработал пять месяцев. На практиках. Были под моим началом бывшие правонарушители. Вот то ребята — да! Оторви и брось! А этот старикашка... На серых штанах его синяя заплатка. Только называет себя важно «копач», «таежный бродяга». Смешно, и только!

Я оттолкнул лодку с начальником от берега. Вода подхватила и понесла ее. В какие-нибудь минуты лодку могло унести за километр от поселка. Но Кирьяков уперся шестом в галечное дно. Он повел лодку по шивере против течения. Ловкий черт! Меня бы унесло вместе с шестом. Я глядеть-то на шиверу не могу — голова кружится. Но в золоте разбираюсь, наверно, получше здешних грамотеев.

Цыганов оторвал меня от размышлений, затянув дребезжащим голосом:

— Я не варвар какой, чтоб меня опасаться. Было время — земля в глазах вертелась, а теперь для людей я мягче травы...

Я сочувственно молчал. Вскинув «тозовку-мелкашку» на плечо, свистнув Пирата, я зашагал по тропе. Цыганов поправил вьюк, взял Лису за уздечку и пошел вслед за мной.

Навстречу нам из-за хребта Шаман выходили чистые облака, от которых ощутимо веяло холодом. Осень в разгаре... Поздно мы вышли. Если снег нас накроет внезапно, придется мне расплачиваться за эту незапланированную экспедицию. Интересно, найдутся тогда сочувствующие мне или все отхлынут от молодого зарвавшегося специалиста? Вернусь фартовым золотоискателем или останется мне уповать на учительскую зарплату мамы да охотничьи способности Пирата?

— Давно вы здесь, Елизар Панкратьич? — спросил я Цыганова. Мне надоели тревожные мысли. — Сколько уже промышляете в Дальней Тайге?

— В двадцать пятом дядя, упокойничек, привез меня сюда, — ответил старик, и глаза его сверкнули зеленой слюдкой, — посвятил в старательское дело. Уж я-то поимел терзания по старательскому сектору, юноша! И сколько золотишка ни выносил в жилое место — все растранжиривал. А теперь близок локоть... Надо бы домик купить на юге да косточки на солнце погреть, ан не на что...

— Ну, дальнетайгинцам грешно жаловаться... Неплохо получаете и на старых россыпях, особенно опытные разведчики.

— А-а, слезы это — не заработки по старым временам. — Он осторожно уложил на место плитку песчаника, которую я свернул сапогом. Под нею была колония муравьев. — Фарт сорвать надо, а сил нет, и времена старые отошли.

— Вот и пора зацепиться за коренное золото, хотя бы маленькое рудопроявление, позарез необходимо оно району, Елизар Панкратьич!

— Району?..

Но я не смог ответить на усмешистый вопрос спутника: как назло залаял Пират. На золотистой лиственнице я увидел легкого зверька. Выстрелил из мелкашки и неожиданно попал. Белка хваталась за зыбкие ветки, пока не упала на землю. За нею тянулась струйка желтой хвои.

Цыганов смурно посмотрел на меня и спросил:

— Белка невыхоженная, зачем стрелил?

Мне стало как-то не по себе. Зачем, в самом деле? Но не мог же я допустить, чтоб мой подчиненный читал мне мораль. Хватит того, что начальник укалывал меня, будто я ни черта не смыслю в тайге.

— На шапку сойдет, — ответил я. — Матери пора беличью справить, а то ей не по карману. Если разведчики жалуются на заработки, что остается бедным учителям?

— Тайга, она добрая, — жестко сказал старик, — но не нужно, юноша, злоупотреблять. Спроси — и я скажу, где брать можно, когда, зачем. А так вот — тайга беднее стала птицей, зверьем. — Он посмотрел на Пирата колюче, словно приговаривал его к смерти. — Собака дурная — ей на бурундуков лаять. Хорошую кто же подарит?

Я подозвал Пирата к себе, дал обнюхать белку и ласково потрепал его стойкие черные уши.

— Для начала неплохо... А дальше будем осваиваться... каждый в своем жанре...

— Черного кобеля не отмоешь добела, — буркнул Цыганов.

— А он позолотится вместе с нами на этих гольцах, — ловко намекнул я, обсыпая пса золотыми иголками.

Тайга до самой вершины Шамана рыжая, лиственничная, и только долина Хомолхо, где пролегал наш путь, змеилась чернотой елок. Мы поднимались на Шаман за веселым Пиратом чуть ли не на четвереньках. Дышали как загнанные олени. Я ждал, когда старик остановится. Но он не сдавался. Наконец Цыганов привалился к одинокой корявой лиственнице. На ней трепыхались разноцветные тряпочки, шкурки, позвякивали консервные банки, раскачивались бутылки и две кожаные рваные сумки. Старик вытащил из кармана кусочек зеленого ситца и завязал повыше. Потом он вытер с лица пот и закурил, свернув цигарку с добрый сучок.

— Зачем? — спросил я, выдыхая парок на разукрашенное дерево. — Какой смысл?

— Скоро перевал, — ответил он. — Так у нас полагается, юноша. Чтоб фарт подвалил и согласье меж нами было.

— Мудрая штука, — я нашел в кармане куртки недействующую зажигалку и прищемил ее к веточке шаман-дерева. — Чтоб согласье крепло меж нами!

Цыганов поглядел на блестящую игрушку, и правая половина его сухого лица страдальчески искривилась. Я почувствовал, что такая щедрость ему не по нутру.