Открытие

Мы передохнули и после этого быстро вышли на перевал. Оттуда я увидел гольцы с высоты птичьего полета. С южной стороны они были выкрашены в золотые и розовые тона, а с северной — в черно-зеленые. Даже внешне они были необычайно разнообразны, хомолхинские гольцы. А сколько дорогого металла еще скрыто в них?!

— Зажигалку ты зря повесил, — проворчал старик и зорко вгляделся в изгибы новой долины. — Мало ли что может случиться... А ты не куришь, стало быть, спичек нет?

— Да зажигалка-то сломанная, — ответил я и подмигнул. — Зато на фарт повезет, может быть, настоящий, а?

Пронзительный взгляд старателя потеплел. Цыганов сорвал со своей головы седую шапку, обмахнулся ею и призадумался.

— Настоящий фарт от настоящего бывает...

— Идем-то по-настоящему, цель достойная и риск немалый!

— Тогда барда, как говорят якуты, вперед то есть, юноша!

Спуск был не легче подъема. Марь вымотала из меня последние силы. Вязкая и хлипкая, она покрывала весь северный склон Шамана. Когда мы спустились к Молвушке, я упал на траву возле воды и сказал, что здесь будет привал. Цыганов суетливо согласился. Он развьючил и стреножил лошадь. Затем собрался поохотиться. Старик пошел вдоль речки. За ним побежал Пират.

Я отдыхал, уткнувшись лицом в желтую осоку. Слышал тихое клокотание ручья. За полчаса охоты раздался только один выстрел.

Вернулся Цыганов без Пирата.

— Ничего не убил?

— Два пустых да порожний.

— А где Пират?

— Назад удрал... Понял — объедать нас не стоит. — Он подсмеивался, но в глаза взглянуть не торопился.

— Странно получилось: то не сбегал, а то вдруг...

— Нрав у наших собак неопределенный, а эта хуже всех, Пиратка-то...

— У людей здесь, похоже, не лучше характерцы...

— В тайге зазря никто не бросит тебя, юноша.

— Зато с первых шагов здесь пытаются подмять меня под себя, как малолетку, что ли?

— В тайге тот старший, кто опытней...

— Не выйдет, Елизар Панкратьич, все-таки у меня диплом техника-геолога, кое-какие права имею и директивы на поиски рудного золота, и зря ты собаку мою прогнал, если не хуже...

— Собака эта во вред нам. — Не убирая ружья с колен, старик начал заряжать стреляную гильзу картечью. — Как пить, медведя приведет и бросится под ноги к тебе спасаться, юноша.

— Испугался! — Я хмыкнул со злостью. — Копач, таежник, разведчик!

Цыганов спокойно ответил мне:

— А чего мне бояться с таким ружьем? Зауэр хорошего бою. Одного охотничка на горбачей я срезал за полсотни метров в те еще времена...

Я уставился на беззубый рот старика, словно на живой дульный срез.

— Был такой зимовщик на Нечере. Через устье Нечеры шли раньше, когда не было самолетов, копачи-горбачи на прииск Светлый, оттуда на Бодайбо. И как узнает Кирсаныч, что человек с золотом идет, — не быть тому живу... Много мертвецов Жуя приносила к Перевозу. А и Кирсаныча принесла однажды. Прямо в лодке... Плыл он на Перевоз торгонуть хариуском, а я, на грех, вышел к Жуе с Балаганаха, где старался тогда. Сижу, отдыхаю, вижу — плывет. Я кричу: «Посади в лодку». Он отвечает: «Сыпь два золотника... Не хочешь — плыви на чем стоишь». Я ему и всыпал картечью из обоих стволов...

Меня зазнобило. Старик увидел, что я нахохлился, и расценил это по-простому; пошел собирать сухие хворостины, развешенные полой водой на кустах тальника. Насобирав охапку, Цыганов развел костер. Я не отставал, сбегал к ручью с чайником и поставил на костер чайник. Огонь обтекал его со всех сторон и взвивался в холодное небо.

— Без собаки на шапку белок не набить, — сказал я, глядя в прыгучий огонь. — А так хотелось сделать маме подарок в день моего рождения... Без отца-стервеца вырастила меня, думать научила, в тайге ориентироваться.

— Зачем нам бить? — откликнулся Цыганов. — Мы — золотоискатели. Фарт будет — из соболей шапки пошьем.

— Если выпадет удача — для матери уже праздник, — сказал я. — Она из семьи золотоискателей — понимает толк в рудном золоте. С детства мне внушала переплюнуть отца. Тот искал, искал да и бросил. Сломался и оставил поиски, а заодно и нас с мамой... Вот была бы штука, открой мы с тобой хоть жилешку, Елизар Панкратьич.

Смешок у старика — как у Кащея Бесссмертного. Он пошуровал в костре, давая ход внутреннему жару, и заметил:

— По мне теперь лучше не журавля в небе, а синицу, да в рукавицу, юноша!

— Нет, Елизар Панкратьич, настало время журавля, и никуда от этого не денешься!

— Я-то денусь. — Глаза старика вызолотились огнем. — В южные края, в свой домик у теплого моря...

— Да что за блажь у тебя, Панкратьич, когда не знаешь еще, как тот климат подействует на тебя! — завозмущался я. — А тут здоровая природа, хвойный воздух, хрустальная вода... И люди привычные...

— Хорошо тебе говорить, — закряхтел Цыганов. — С молодыми костями и я так рассуждал, а теперь по теплу тоскую...

— Здесь ты знаменитый старик, — польстил я напарнику, — а там превратишься в обыкновенного пенсионеришку.

— В обыкновенного? — заикнулся Цыганов и нахохлился.

— В заурядность и посредственность, — подтвердил я. — Как мой отец... Он поселился в Туапсе и стал кассиром...