Открытие

Старик без раздумий показал мне самый высокий голец. На вершине его лежал серпик раннего снега. Ветер дул оттуда. Даже кольнуло меня снежинкой в лоб. Я долго смотрел на снежный серп, продумывая свои дальнейшие действия. Отрадного было мало: за несколько дней до большого снега такой гольчище трудно обыскать. Сама обстановка толкала в этот вот шурф с реальным золотом...

— Ты не сомневайся, — пытался успокоить меня Цыганов, — ордерок на старание я получил. Золото сдам честь по чести. Куш поровну, слово — олово. А если захочешь, кое-что припрятать можно — комар носа не подточит...

— Я думаю лишь об одном, — отмахнулся я. — Успеем ли проверить заявку до снега?

— Да на кой ляд нужна та проверка нам, — он хохотнул. — Чего камни в гольцах ворочать? Здесь карымцы все облазили за столько-то лет. Концессия работала. Англичаны, они тебе не наш брат... Шкварцевые жиленки все обстучали и плюнули на будущность этого края. Здесь только прошлость одна!

Лучше бы он молчал. Но напарник доказывал и доказывал, что золотоносных кварцевых жил никто во всей Дальней Тайге не находил. Его обломок случайный. Набрел он на него на этом гольце, да точно не помнит где. И за эти дни надо по-умному здесь помыть для себя золотишко, а потом выдать место Кирьякову, покрыв тем самым расходы на экспедицию.

Пока он говорил, брызгая слюной, я думал о матери. Знала бы она, как я чуть не сошелся со стариком в одном намерении! И можно было сделать так, что действительно комар носа не подточил бы, не то что милиция. Я еще могу взять это золото... ценой потери того, что всю жизнь накапливалось матерью в моей душе, как в копилке. И не только матерью... Вот отец ничего туда не бросил, ни золотника, ни золотой хвоинки. Он обрадовался бы, конечно, моему искушению. Встретил бы меня с золотом в своем Туапсе как родного. Во всем родного! Тогда бы мы породнились втроем: этот дед, отец и сын. А маму пришлось бы потерять. Но этого я не сделаю, хоть усыпь меня золотом всего мира. Никогда не сделаю!..

— Сначала проверим заявку, — оборвал я старика голосом старшего. — Потом можно будет посмотреть россыпь на предмет рекомендации под разведку.

Я пошел к зимовью. Цыганов, шурша сзади, доказывал, какой я глупый юноша. Под конец он плюнул и заявил:

— Можешь весь голец перерыть. Я вольная птаха, дуракам не подмога — буду стараться здесь.

Я приостановился, скрестив руки на груди.

— Нам надо искать коренное золото. Иначе ты полетишь по статье!

Он опередил меня, упал на колени и воздел кверху руки.

— Не найдем ничего на этом гольце, слово Цыгана, — прохрипел он. — Только время зря потеряем... Потом будешь на хлеб получать, воду и соду, чтобы изжоги не было.

— Чего ты пристал ко мне, душа твоя копейка! — заорал я на него, сжал кулаки и осекся.

Зрачки его глаз увеличились. Я опять видел в них свое совсем несуровое лицо под несуразным накомарником. Губы старика дергались в мучительном тике. Я выпалил ему в лицо оскорбление, хуже которого трудно придумать у бодайбинских копачей. За такое расплачиваются дорого... И Цыганов прытко бросился к зимовью — молодому не угнаться. До ушей долетело только:

— Кончу, как Пирата... В тайге ищи-свищи...

А у меня ноги стали, точно деревяшки. Момент догнать его я упустил... Вот Цыганов скрылся за зимовьишком. Я представлял, как он выхватывает свой Зауэр из-под веревок вьюка и взводит курки. Я как будто услышал легкое клацанье пружин. Подумалось, что не поздно убежать. Дать крюк по тайге и выйти к Перевозу. Сначала забежать за ту лиственницу, потом зигзагами до тех кустов, а там... Я в мыслях бежал, как кабарга, а сам шел к зимовью. Нельзя было назад — тогда бы за мою душу и копейки не дали. Перед самым углом я сделал глубокий вдох и шагнул вперед.

Цыганов сидел на пеньке и сворачивал цигарку трясучими пальцами. Сначала я не заметил отсутствия Лисы. Потом увидел березу с желтым следом веревки...

— А ты... ты каким узлом веревку вязал, юноша?

— Простым...

И он начал костерить меня на чем свет стоит, какой я никчемный, неумелый, растяпистый юноша...

Я лег на жесткую траву и стал рассматривать двух муравьев. Они тащили золотую хвоинку. Каждый норовил волочь ее своей дорогой. И все-таки хвоинка подвигалась к муравейнику: один из муравьев оказался сильнее. И в нашем отряде произошло то же. Старик все-таки был старик. На месть его не хватило, побег Лисы выбил из колеи, и теперь он отбрехивался, как старый пес. Вот мысли угадывал он чужие запросто. И сейчас он смолк, выпуская целую дымовую завесу.

— Ночуй у костра, — вдруг предложил Цыганов. — В зимовье балкой убьет гнилой.

Он понуристо встал, забросил на плечо свой Зауэр и зашагал по лошадиным следам, залитым водой.

— Без советов обойдусь, — пробормотал я, с ненавистью глядя в синюю заплату. — Скатертью дорожка.

Три раза я поднимался на голец с серпиком снега. Обошел его вдоль и поперек, разгоняя стаи белых уже куропаток. Расколотил все глыбы кварца, которые встретил на своих маршрутных зигзагах, но не обнаружил ни мелкой блестинки металла.