Открытие мира (Весь роман в одной книге)

— Тебя‑то, Прохор, по роже дьявола сотворили, антихрист. Весь в отца… Братейник, отец твой, из‑за своего языка в кандалах в гроб лег. И ты на каторгу захотел?.. Ишь как подъехал, ледащая сатана, к святому писанию. Да тебе, слышь, не дано разуметь божье слово… Кого смущаешь? Сродственника, благодетеля смущаешь, родного дядю. Я тебя приютил, больного. Работу дал по твоему слабосилию. Ты что мне обещал?.. Коли за старое принялся — катись обратно в Питер, в геенну огненную, и подыхай с голодухи! — Василий Апостол опять нехорошо выбранился.

— И чего ты, дядя Вася, лаешься? — дружелюбно отозвался Прохор, снова залезая в солому. — Ежели в тебе образ божий — материться ведь тоже не полагается… Я, может, побольше тебя о боге думаю… Эк, чем запугал — Питером! И там люди живут и в церковь ходят… Ха — арошие церкви в Питере! Выше Исаакиевского собора нет храма на свете. А колокольный звон? Малиновый… Ты, дядя Вася, хоть и шлялся по всем монастырям, такого звону не слыхивал. Вот, к примеру, у Большого Николы, за Невской заставой. Я там до войны рядом жил. Ка — ак ударят в стопудовый, он и зачнет басом выговаривать: «Крен‑де‑ли, бул — ки… крен‑де‑ли, бул — ки…» А малые колокола ему вдогонку, вперезвон, заливаются чистым серебром: «Са — еч — ни — ки, бу — лоч — ни — ки, к нам, к на — ам, к на — а–ам!»

Сторож так правдоподобно и смешно передал словами колокольный звон, что Шурка, забыв страх, фыркнул, явственно слыша, как гудит стопудовый колокол, предлагая крендели и булки, а маленькие частые колокола, словно голосистые бабы — торговки на ярмарке, зазывают: «К нам, к нам!» Одно было непонятно: дразнит Прохор деда или действительно в Питере, у Большого Николы, так выговаривают колокола.

Яшка Петух, навалясь сзади на Шурку, трясся, почти падал, зажав рот ладошкой. Хмурился и улыбался Ваня Дух, встав и косясь на Василия Апостола, который, побагровев, управлялся молча с чугунными сапогами.

— От скаженный! От вражий сын!.. Ратуйте, люды добри! — сконфуженно бормотал Беженец, покачивая бараньей шапкой и жмурясь от пробиравшего смеха.

— А через улочку — храм Ильи — пророка. Там — своя песня, — продолжал рассказывать, белозубо посмеиваясь, Прохор. — Как услышит звонарь Николу, так и ударит во все колокола ответно: «У Николы — попы воры, у Николы — попы воры, а народишко‑то дрянь, дрянь, дрянь!..» Ну, тут и кладбищенская колокольня не утерпит, ввяжется в спор, свое слово скороговоркой скажет: «Из‑под бани — голышом, из‑под бани — голышом!..» Музыка! Хоть молись, хоть пляши — все одинаково.

— Врешь! И церквей таких в Питере нет. Все врешь!.. О — ох, терпелив ты, господь бог! — простонал Василий Апостол, как от лютой боли.

Тяжело, неловко ступая чугунными, давившими ногу сапогами, он, бранясь, двинулся на Прохора. Злобным огнем горели глаза деда.

Шурка и Яшка спрятались за угол конюшни.

Когда они, набравшись храбрости, высунулись, Ваня Дух и Беженец, встревоженные, держали деда за руки, успокаивали, а Прохору кричали, чтобы тот ушел подальше от греха. В дверях конюшни стоял Степан, мрачно опираясь на вилы. Прохор лежал на соломе не шевелясь, пристально и весело глядя, как рвется к нему и грозится Василий Апостол.

Вдруг Прохор вскочил на ноги, отряхнулся и шагнул к деду.

— Не трожьте его, — сказал он Ване Духу и Беженцу. — Дайте волю, отпустите.

Те послушались.

Рыча, Василий Апостол замахнулся на сторожа.

— Ну… бей! — сказал Прохор, наклоняя перед дедом свою серую, колючим ежом, голову, как наклоняют голову взрослые перед рассерженным ребенком. — Добей племянника, все равно ему жить не много осталось… Ну?

Темный дубовый кулак деда медленно опустился. Прохор подождал, потом вскинул голову. Лицо его было старое, печальное.

— За что гневаешься, дядя Вася? За правду? Она посильнее кулака. Сдачи может дать… И даст. Скоро…

Он помолчал, вздохнул.

— Прости. Посмеялся я малость над твоим богом. А он и того не стоит, право… Ну, извини. Взбесила меня холуйская твоя покорность. Сына убили, а ты… и сапоги эти дурацкие… черт!

— Р — расчет! — прорычал Василий Апостол, дергая себя за бороду. — Чтобы к вечеру… духу поганого… не было в усадьбе!

Прохор усмехнулся, опять посветлел и повеселел.

— Спасибо. Я сам хотел об этом просить. Какой я, к лешему, сторож?.. Кого — сторожить? От кого — сторожить?.. Я — слесарь. От твоей колотушки в животе сытно, да на сердце голодно. Нет, лучше обратно в Питер. Помирать — так с музыкой!

Он засмеялся, поправил ремешок на серой блузе, потуже затянул его, словно собираясь сейчас же идти в Питер, и быстро, легко пошел в людскую, сияя новыми калошами.

Василий Апостол, ворча, побрел к флигелю. За ним торопливо тронулся Ваня Дух.

Огибая конюшню, дед наткнулся на Шурку и Яшку, затопал, застучал чугунными сапогами:

— Брысь… тараканы!

Ребята кинулись прочь через сад. по клумбам, и чуть не сбили с ног Олегова отца — Устина Павлыча, входившего в усадьбу. Сторонясь, он наступил на валявшуюся половину железных ворот, нагнулся, пощупал ржавые узоры и решетку, пробормотал:

— Какое добрецо пропадает… Ай — яй — яй!