Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Вот они и вышли сообща, помочью на войну, мужики и бабы, только не на австрияков и германцев, а на начальство, которое курило и топало от холода каблуками на просторном крыльце и высокой галерее Устина Павлыча. Там были светлые пуговицы, кожаные перчатки, ремни с бляхами, меховые поповские шапки и папахи с кокардами. Все это сверкало, кашляло, двигалось, сильно рябило в глазах, и оттого крыльцо и галерея казались битком набитыми людьми, что очень страшило Шурку. Он признал усатого пристава, отправлявшего осенью мужиков рыть окопы и трубившего тогда грозно в клетчатый платок. Около пристава егозил волостной писарь, разинув лягушачий рот и весело выкатив беспощадные бельма. В сенях поблескивали золотые неприкосновенные очки. Остальных понаехавших Шурка не знал и перепугался еще больше.

Но мужики и бабы, сбившись плотно на примятом снегу, не думали бояться. Они даже не глядели на крыльцо и галерею, будто там никого и не было. Они молча, хмуро — выжидательно уставились на шоссейку, где вчера тревожно фыркала пара каурых жеребцов, а сейчас поили оседланных коней бородатые, с ружьями и шашками стражники, человек десять, доставая поочередно воду обмороженной звонкой бадьей из колодца Косоурова. У избы кабатчика стояли тройка с ковровыми ямщицкими санями и простые, полные сена, широкие розвальни, к которым были привязаны на короткую веревку очкастый бычок Вани Духа и комолая телка Устина Павлыча.

Надо было теперь прятать не телушку Умницу, а саму мамку. Шурка поискал испуганными глазами и не нашел матери в толпе. Ах, если бы мамка догадалась, спряталась! Золотые‑то очки не зря вернулись в село.

— Ты, торопыга, дай кобыле напиться вволю, — распоряжался у колодца чернобородый, горбоносый, похожий на цыгана стражник, должно старший, вырывая ведро у вертлявого соседа, суетливо бегавшего возле всхрапывающих, тянувшихся к нему мордами коней. — Овса нету, так хоть воды много… Не жалей, чего обижаешь животину? — говорил он, сердито косясь на мужиков и баб, отталкивая Косоуриху, которая мешала ему, стоя неодетая возле колодца, как бы считая, сколько ведер ее воды вычерпают стражники и останется ли ей на самовар.

— Идите, шарьте по дворам, дьяволы!.. Устроили тут водопой… И к вам скоро придут, заберут коров, коли они есть… не посмотрят, что вы стражники, — говорила Косоуриха, не уступая своего места у колодца. — Полегче черпай, разобьешь мне бадью!

— Отстань, тетка! — отмахнулся раздраженно чернобородый. — Какие мы стражники, такие же мужики, запасные солдаты… Вот посадили на дохлых лошадей, сунули в руки железную забаву, и стали стражниками.

— А коли вы мужики, солдаты, почто же своего брата грабите? — громко спросил Никита Аладьин, выходя на шоссейку.

И весь народ, как по команде, качнулся за ним.

— Тише, вы, там! — затрубил с крыльца пристав, срывая и натягивая кожаные перчатки, стуча кулаками по перилам. За его спиной сгрудились меховые шапки. — Долго еще нам ждать?.. Разъясняю — можно и поросят сдавать, ягнят. Господин земский начальник не возражает. Слышите?

— Да, э — э… разрешаю. — высунулась и проблеяла из‑за спины пристава высокая, колпаком, шапка с тощей козлиной бороденкой. — Пожалуйста, э — э… оставляйте себе на здоровье телят и коров. Никто вас… э — э… не разоряет.

— Спасибочко, много благодарны… Разорили давно! — крикнула, не вытерпев, Солина молодуха. — Последнюю рваную юбчонку отдать только и остается… Берите! — Молодуха взмахнула подолом и плюнула.

Писарь подпрыгнул на крыльце, обрадованно заквакав:

— Она! Ваше благородие, признаю! Вчера силком… она са — мая — с… в тарантас меня сажала. Прикажите арестовать. Наиподлейшая баба — с!

Вислые усы пристава задергались, поползли в усмешке вверх. Он плечом отодвинул писаря, погрозил кожаным кулаком Солиной молодухе.

— Вижу, замутил вам дурьи головы этот пропойца, землячок ваш питерский! Превосходно вижу… Куда он девался, смутьян в калошах?

— Никакой он не смутьян и не пропойца… Россию‑то другие, богатые, пропили!.. Замки починял в кузне, старые ведра. Кормиться чем‑нибудь надо? — заговорили глухо кругом. — И нету его… В больнице он.

— А — а, доконало забастовщика! Подыхает?

— Да нет, поправляется, слава богу, — сказал Никита Аладьин.

Пристав оглушительно высморкался в платок.

— От меня не уйдет, свое получит… Ну — с. Так как же, хозяева? По дворам солдат посылать?.. Силой возьмем — хуже будет. Пре — ду — преж — даю!

Народ молчал.

Нынче не мужики и бабы наступали и стращали, наступало, топая ногами на народ, приехавшее начальство, должно крепко надеясь на своих стражников. Чернобородый цыган, бросив ведро Косоурихе, поправлял за спиной винтовку, чтобы ловчее было ее снимать. И стрелять, когда велят.

Зачем же сбежался из деревень народ? Ничего он не может поделать даже сообща, помочью. Это тебе не молотьба, не сенокос на Барском лугу. Нет у мужиков и баб такой силы, чтобы одолеть стражников, а войну остановить, паразитов, вампиров раздавить — и подавно. Топоров и тех не захватили с собой. Наобещалась вчера Катькина разъяренная мамка попусту.