Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Вот уж точно, как говорится, что написано школьным пером, то не вырубишь топором, не сотрешь резинкой, не соскоблишь Пашкиным перочинным ножиком. Попробуй‑ка, и ничего не выйдет, в тетрадке все записано накрепко, навсегда… Революционный привет и поклон до земли верному, отчаянному протоколу! Дай ему бог здоровья, спасибо солдатским комитетам, которые его выдумали!

Подписали протокол в самом конце дядя Родя и батя, удостоверив, подтвердив, что все тут правильно записано, совершенно так, как решил Совет на своем заседании. Одновременно они как бы поставили отметку за Яшкины — Шуркины труды, старания. Но расписаться как следует председатель и секретарь, оказывается, не умели, они не набили еще руку, не наторели в этом хитром мастерстве, росчерков у них не получилось. Между тем в школе весь третий класс давно расписывался с росчерком, каждый ученик и ученица на свой манер: с хвостиком, с закорючкой, и ровно, точно бусины нанизаны густо на ниточку, и по — другому, вкось и вкривь, с большой горошины до макового зернышка, растянутой и тугой пружинкою и частой изгородью, кому как нравилось. А тут у набольших атаманов — вождей, самых что ни на есть здешних Кречетов, Разиных, и не получилось росчерка. Написали свои фамилии буква по букве, крупными раскоряками. Шуркин батя и того не сумел, нацарапал всего пять буковок: Сокол… А ведь Сокол и есть батя, хоть и не умеет расписываться! Хорошо бы и Шурке так прозываться между ребятами — Соколом, не Кишкой.

Он лежит, протокол № 1, в школьной холстяной сумке. Пожертвовал один добрый человек, не пожалел, благо эта сумка не потребуется ему до осени. Как сказал дядя Родя, целая революция лежит в школьной сумке! Да и без шуток, всерьез, творения — постановления записаны в тетради самые — пресамые революционные, не скоро прочитаешь, выговоришь, что там решено, а сообразить все и подавно трудно. Все‑таки они с Яшкой добрались до сердцевинки, раскусили и здорово понимают: как они, Петух и Кишка, напишут в протоколе, так и… Стой! Чтобы не было завидно, чтобы все было без обиды, надобно дозволить пописать и Растрепе, и Сморчку, и Володьке Гореву. Хоть чуточку, да разрешить прикоснуться к тетрадке, им ведь тоже хочется, потому что все они заодно и ребята аховые, ученики не из последних, много клякс не наставят, а ежели дать небольшую взбучку, пояснить, так и без ошибок и помарок зачнут писать, стараться изо всех сил. Он бы, Шурка, по совести сказать, и Олега Двухголового с Тихонями подпустил к своей сумке, ну, не писать, потрогать тетрадочку, посмотреть, порадоваться, ему не жалко. Да будут ли они радоваться, вот вопрос. Война с Тихонями и Двухголовым, конечно, чепуховина, бахвальство питерщичка — старичка. Но дружбы‑то с богачами никогда не бывало, должно, и не будет. А почему — неизвестно, не выходит дружба, и все тут… Как‑никак, ихние папаши, огребалы, получили нынче по зубам. Да родные‑то сыночки тетрадку изорвут в клочья.

Ой, отрубите Шурке башку напрочь! Разбейте этот старый горшок вдребезги, он ужас как надоел хозяину, мешает, вечно кипит и убегает, хватает через край… Положим, не всегда. Извольте: в горшке бурлит, и не напрасно, — как они, взрослые ребята, Яшка и Шурка, большаки — революционеры, напишут в протоколе, так и будет, чего народ, Совет пожелают, то и случится…

А ведь это же, братцы, товарищи мои дорогие, уважаемые граждане, камрады и геноссы, ей — богу, кажись, почище счастливой палочки, посильней ее, поверней, потому что все это не выдумка, не сказка — сущая быль. И по самой справедливой справедливости: для того, чтобы всем людям на земле жилось раздольно — весело, работалось сладко, пилось и елось досыта, чтобы в сапогах с голенищами, в полусапожках и башмаках с пуговками ходили люди и по будням, и, главное, в кажинной самой малой деревеньке, как Хохловка и Парково, глядела бы на улицу большими радужными окнами библиотека — читальня, такая же, как у них в селе. И сосновые, до потолка, питерской работы пахучие шкафы ломились бы, не затворялись от книжек, все передвижные полки, в висюльках смолы, были бы битком набиты романами, которые выдают читать девкам и отказывают в выдаче ребятам, а теперь не отказывали бы, напротив, просили выбирать потолще, поувесистее книжищи, чтобы надольше хватило. И тятьки и мамки, набившись в библиотеку, как на заседание Совета, смешные такие, размалеванные закатом и весенней светлой синью, засиживались бы тут за газетами, разговорами от поздней вечерней зари до ранней утренней и носили бы домой книжки охапками. Тогда сбудется, что в народе давненько ходит, молвится: не то правда, что люди бают, правда то, что они делают…

Это начало сбываться сегодня. Да еще как, поглядите: о чем кричат мужики и бабы, то и выходит, получается как раз по — ихнему. Вот она, миленькая, настоящая‑то правда, большаков правда, значит, самая большая — пребольшая, над всеми правдами правда!

Глава VIII Важные приметы