Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Да и некогда думать, завидовать, потому что они, Яшка и Шурка, теперь, мало сказать, взрослые ребята, они еще и при деле. Ого — гошеньки при каком: помощники председателя и секретаря Совета, — не скоро и поверишь. Наряжать мужиков и баб на митинг — то ребячье, конечно, занятие, и раньше приходилось стучать под окошками, звать на сельский сход, посылал десятский, если сам заленился или ему было недосуг. Вся и разница: нынче бегали по деревням, созывали на митинг со всей округи и заработали право сидеть на лужайке, у школы, с мужиками. Потом забрались на лежанку и на печь в Сморчковых хоромах, надеясь, что их не прогонят, и побаиваясь, как бы все‑таки не турнули с заседания Совета, — тут совсем другое, ничем не заработанное, одно баловство. И вдруг стали заправдашними помощниками. Ладно, может, не совсем помощники, назови по — другому: подсоблялыцики.

Скажи им, Шурке и Яшке, об этом раньше, они бы не поверили, полезли драться за издевку. А теперь, извиняюсь, на, понюхай кукиш, чем он пахнет, — все правда, не выдумка и не насмешка, не игра какая‑нибудь. Их пригласили, можно сказать, попросили, значит, не такие уж они ребятеныщи, подросли малость, ну, совсем немножко… Пардон — с, силь ву пле, даже очень множко выросли. Масса поняла? Нет? Поясним, извольте: они, ребята, поумнели, кое‑что могут такое робить, чего и сами‑то мужики и бабы творить не в состоянии, если к себе зовут на подмогу. Пожалуйста, они, Шурка и Яшка, не гордые, согласны помочь, сумеют, на то и в школе учатся, огребают там награды, не хуже георгиевских крестов. Иногда стоят «столбами» у печки, так ведь это, если разбираться, тоже учение, без мук оно не бывает. Они его терпят, мучение, как и несчастный камертон Татьяны Петровны и молитвы всеми классами, хором, по утрам: «Царю небесный», и «Отче наш», и иногда, после уроков, даже «Достойно есть яко воистину». Пускай будет достойно отче нашему и яко воистину царю небесному, утешителю. Не это главное в школе, главное в другом, что им нынче и пригодилось.

Письмо немцам, с горячим приветом и дружеским поучением, как делать у себя дома революцию, написал Яшка, когда все разошлись с заседания, накатал слово в слово, как подсказывал ему Терентий Крайнов. И про австрийцев они помянули, не забыли. Шурка с Колькой Сморчком клеили конверт из старой синей обложки тетради. Конвертик вышел как покупной, но склеился плохо, овсяный, с пикулями каравашек не годился для этого серьезного дела. Пришлось сбегать домой за хлебным мякишем. На конверте дядя Родя самолично важнецки изобразил большими печатными палочками адрес, чтобы почта отправила без ошибки в Петроград, в газету «Правда». Митя — почтальон, словно этого только и ждал, появился тут как тут, спрятал письмо в кожаную свою суму, пообещав наклеить марку и отдать на станции прямо в почтовый вагон без задержки. Через пару дней, на худой конец дня через три, синий самодельный конверт будет в Питере, в газете. Ур — а–а!..

И первый протокол под диктовку дяди Роди, как в школе чистописание, как диктант, написан сейчас в тетрадке для сочинений, по одной линейке… Нет, братец, товарищ ты мой, бери выше: тут не сочинение, не выдумка, не изложение из книжки с подчеркиванием подлежащего и сказуемого, здесь другое, про что мужики и бабы раньше говорили только шепотом, вот тут что такое. Может, и с ошибками (торопились, не успели писаря перечитать написанное, проверить и исправить, и кляксы есть, так ведь не нарочно, от старания, и перо у Кольки, жадюги, оказалось старое, как тут не насажать клякс), да наверняка с ошибками, помарками, однако существует, написан, ей — ей великолепный, всамделишный протокол: слушали — постановили. И все в нем сказано, не забыто, и номер проставлен. На то он и нужен, протокол, чтобы ничего не забывать: когда заседал Совет, кто тут был, кого слушали и о чем, что решили… Память отшибло, перепуталось в голове — загляни в тетрадку, она тебе все скажет, напомнит, что надобно делать. Не спорь, слушайся протокола, он не обманет.

Смотри ты, какая удобная штука, здорово придумано, всегда пригодится. И не тронь его, протокол, словечка в нем не меняй, одному нельзя. Не согласен, хочешь по — другому сделать, придумалось, может, чего еще лучше — все равно нельзя самочинно переиначивать. Сперва созови Совет, на то он и выбран народом, утверди повестку дня, доложи текущий момент и всех выслушай, голосуй предложения. Как большинство решит, так и поступай, пиши новый протокол, выполняй, не бойся.

Эти заповеди растолковал дядя Родя ребятам и Шуркиному отцу, который тоже не догадывался. А дядя Родя все узнал в Питере, обучился в солдатском комитете. Он еще дал пояснение: сказать проще, протокол — тот же приговор, как прежде на сходах, лишь прозывается по — новому и записан на бумаге. Раньше накричат, нашумят мужики, и все останется на словах, в голове, разберись потом в приговоре, сообрази, если один говорит, так, мол, решили, а другой — нет, этак, записи‑то нету. Когда есть протокол, не бывает кривотолков.