Открытие мира (Весь роман в одной книге)

Потом была подана редкостная, знаменитая яичница на молоке, в продолговатой, батиной работы плошке с высокими краями, что корыто, такая была порядочная посудина, семейная, по аппетиту. Ноздреватая, отрыгнув снизу приятную водичку, что пахтанье, а сверху румяная, с толстой пенкой, желтая, дрожащая, как живая, — вот какая это была яичница. Ешь да поглядывай, как бы она с ложки не убежала, и язык береги, — проглотишь ненароком вместе с яичницей и не заметишь.

Пригодилась, к месту пришлась батина выручка за горшки, проданные на базаре в Лацком. И мамка постаралась, точно знала, что у них будут нынче гости. Не хватало, правда, бутылочки, снова и не единожды помянула о ней горестно хозяйка за столом. Сиротливо прятались в горке, за стеклом, пустые графинчики с петухами на донышках. Прежде, в праздник, они первыми, желанными прилетали на стол. Ну да леший с ними, и без графинчиков обед был почти как в Тифинскую.

Но не еда все‑таки интересовала нынче Шурку. Он скоро отлично наелся и не сводил взгляда с отца, дяди Роди, мамки и тети Клавдии. Все они нынче были не такие, как всегда. Яшкин отец понятно, что переменился, иначе и не могло быть, давно его не видел Шурка, а остальные, может, тоже и понятно почему сегодня не похожи на себя, но все‑таки удивительно и еще больше того — просто радостно, приятно. Эвон и Яшка немножко другой, он не притворяется, что не смотрит на отца, он, Петушище, как несмышленыш, обливается, когда ест, потому что косит глазами в одну дорогую сторону и проносит часто ложку мимо рта. У него, Яшки, тоже пропали веснушки, как у матери, он багровый, и вихры не торчат задиристым гребнем, причесаны, наглажены и сияют, — скажите пожалуйста! Уж не богово ли тут масло виновато? И когда успел?.. А‑таки молодец Петух, постарался, и правильно сделал.

Шуркины глаза бегали, он всех видел и все замечал. Даже Тонька удостоилась его наблюдений. Подумайте, дивитесь и радуйтесь: эта маленькая сонуля, пугливая молчальница, вся в мать, переменилась, как и родительница, точно проснулась наконец, осмелела и разбаловалась нынче за столом, в чужой избе — не уймешь. Она затеяла игру с Ваняткой, с которым сидела на одной скамье: когда он старательно совался в блюдо, Тонька залезала к нему в ложку своей, проворно отнимала яичницу и дразнила:

— Кушайте, пожалуйста!

Мать оговаривала ее, грозила, а девчонка, молодчинища, умница, не слушалась, не боялась, продолжала потихоньку озорничать.

Ванятка надулся, засопел, но скоро развеселился, перестал быть ротозеем, не уступил в баловстве Тоньке, принялся сам таскать из ее ложки яичницу.

Шурка потаращился, разумеется, сызнова и на суконную гимнастерку Яшкиного отца, на завидные кресты и медаль. Он разглядел вблизи на серебре выпуклого, как бы чеканного Георгия Победоносца. Святой верхом на коне, размахивая копьем, мчал на врага и побеждал его, потому и прозывался по справедливости — Победоносцем. Что и толковать, славно бы, ой как славно похвалиться, поносить на рубахе такой крестик или медаль с Георгием. Чем не Кузьма Крючков этот воин с иконы, на коне и с пикой? А может, с него, Георгия Победоносца, и брали пример удалые казаки, когда в бою сажали врагов на пики? Наверное, так оно и есть, не иначе… Яшка успел немного рассказать, за что получил его отец два креста и медаль, и Шурка ни о чем не расспрашивал. Да, хорошо дяде Роде Большаку красоваться наградами — заслужил. Но он и не замечает их, будто и нет у него на груди серебра и оранжево — черных полосатых ленточек. Шурка бы всегда помнил, гордился. Что делать, крестов у него нет и не будет.

Впрочем, все это глупости, так рассуждать, думать. В глубине души он давно об этом догадывался. Но сейчас Шурка особенно пронзительно — просто и безжалостно понимал, что его с Яшкой увлекла обыкновенная ребячья игра в солдаты. На войне, настоящей, они, пожалуй, никогда бы не очутились — где уж тут! Ну и бог с ними, с крестиками, медалями. Это вовсе не игра — настоящая война. Немцев, австрийцев надобно, конечно, победить, но войну следует обязательно поскорей кончать, так требуют, кричат все бабы (и кое‑кто из мужиков, и не из трусости вовсе), и лучше не думать про георгиевские крестики и медали, не завидовать.