Открытие мира (Весь роман в одной книге)

— Прос…ли революцию‑то в Питере? — орал он, замахиваясь на Терентия. — Хотите и здесь ее?.. Не дозволим! Фронтовики за нас. Мы с ними скорехонько натворим чудес, каких и в молитвах нету… Посторонись, говорю!.. Кому овес, спрашиваю?

Не трогая выкинутого мешка, злобясь, крайние поддержали Тюкина, его руготню:

— Чем в деревне болтаться, распоряжаться чужим, снаряды в городе делай! Солдатам воевать нечем!

— Когда на буржуев‑то своих пойдешь, али силенки не хватает? Нешто подсобить? — спрашивал ядовито Апраксеин Федор, не забывший, видно, отнятые у него спички. — Ленина своего плохо слушаетесь, вот что!

— Мы вам, мастеровым, не мешаем в городе, и вы нам не мешайте в деревне!

— Тятька, пойдем домой! — заплакала Растрепа, и Шурке сызнова стало не по себе. — Мамка заждалась… да тятька же, слышишь?

К амбару пробился дядя Родя. Тюкин увидел его и обрадовался, шагнул навстречу. Народ мешал им поздороваться. Амбар стоял на кирпичных подкладах высоко, Ося Бешеный был на пороге, как на горе, тянулся через картузы и бабьи платки. Он не заткнул свое орало, частил, но по — другому: он ликовал, что зараз вовремя прикатил Родион Семеныч, ведьмак эдакий. Он, Тюкин, наслышан про все, сказывали. Совет так Совет, по — городскому. Да от одного прозвища, хоть оно и по сердцу, мало пользы… А делишки какие заворачиваете? Ну, ладно, хрен с ней, усадьбой, пусть стоит, может, и впрямь пригодится. А хлеб? Кругом голодающие! О земле подумали, о жратве забыли.

Он твердил свое, просил и требовал, чтобы дядя Родя, председатель Совета, помог ему раздать зерно. Ведь это первейшее дело — положить кусок в рот голодному человеку. Не дают, мешают тут разные… посторонние! Да хотя бы и Терентий, лезет рылом не в свое корыто… Эх, мытарь окопный, богатырище, грудь в крестах и башка, смотри‑ка, не в кустах! Уцелел? Это по — нашенски, обманул курносую, увернулся… Теперь мы с тобой, Родион Семеныч, напролом попрем, не будет удержу!

— А что, останавливают за руку? Размахнуться не дают? — спросил вовсе не свирепо дядя Родя. Ничего такого, чего он обещал, грозил, и в помине не было.

Они не обнялись и не поздоровались, сойдясь. Они схватили друг дружку за плечи, за бока, под мышки и сцепились, как Шурка и Яшка при расприятной встрече, стараясь повалить один другого. Это ли не радость и не удивление? Прежде, помнится, дядя Родя и Осип Тюкин не больно‑то долюбливали друг друга, ладу настоящего между ними не бывало. Совсем, пожалуй, напротив — один разлад. А тут они не могли налюбоваться, наговориться, прямо дружки — приятели, как недавно за обедом в Шуркиной избе было похожее, сладкое до слез, только без шума и озорства. Смотри, что делает новое время с людьми!

Тюкину не удалось поднять председателя, лешака, как следует, тот врос солдатскими большими сапогами в землю, не вырвешь. А вот веревочные лапти, в мох — рах и глине, со спустившимися портянками, поболтались в воздухе за милую душу.

И все вокруг опять становилось постепенно обыкновенным, хорошим. И Растрепа перестала плакать и звать отца домой. И люди больше не сердились, кажется, на починовского Тараса Бульбу с молодыми вислыми усами, не отсылали его распоряжаться в Питер. И, главное, все с удовольствием, одобрительно смотрели, как возятся, здоровкаются у хлебного амбара два знакомых мужика после долгой разлуки, ну, солдат — фронтовик с деревенским жителем, какая разница— оба мужика. Значит, и спора никакого промеж ними нет и не будет, все пойдет и дальше, как желательно народу.

Правда, Шурка отметил про себя: Ося Бешеный не сдался. Возясь, растрепав бинты, с кровяной, незажившей рябью и какой‑то зеленовато — лазоревой, как бы вороненой сталью на лице от пороха, он огрызался, сопротивляясь. Упрекал пастуха, что тот болтал, трепался про Разина, Пугачева, искал ихнюю Праведную книгу, а как нашлась она, книжица, как постиг ее простой народ, уразумел до конца и зачал по ней жить, Сморчок стесняется взять пригоршню овсишка, который и вырос‑то на его же мужицком поту.

— Бери! Все твое, говорю… И не жалей, домовой, смирняга, прежних хозяев, руби им башки‑то напрочь! Торопись, не зевай, иначе они тебе самому снимут голову по самый кадык!

За Евсея Захарова отвечал дядя Родя. Все ребята, сбившись в кучу около амбара, разобрали насмешливо — веселый, какой‑то и довольный и немножко недовольный окрик председателя Совета: «Не лезь прежде батьки в печь, дай ему поначалу попариться!» И еще: «Поспешишь, мало деревню насмешишь, и добытое потеряешь!» Дядя Родя напомнил Катькиному отцу — ведь он не утерпел, Осип, поторопился прежде времени, двинул разок лопатой, а какой вышел толк?