Открытие мира (Весь роман в одной книге)

— Наш брат с генералишком ведет войну, с его высоким благородием Виктором Лексеичем Крыловым. Отвоюем у него земельки, леску по силе — возможности, дай бог все, и больше нам ничего не требуется. С усадьбой не вышло, пожалели, уняли огонь, а добро, чье оно, не разбери — поймешь. Не уйдет! Погодим, поглядим, на сторону базарить не позволим. Вот угодья нашенские, чичас возьмем и никому не отдадим… Милай, друже, рассуди: чего ради лезть мужику в городскую вашу драку? Польза какая? — ласково — доверчиво говорил Терентию Крайнову кто‑то из сельских, кажись, Апраксеин Федор, как вчера Катькин отец, как сам Федор, только нынче без злобы и ухмылки, не поминая, что плохо слушаются они, мастеровые, своих главарей, ухарей в Питере, потому и силенки не хватает взять верх; должно быть, все‑таки немножко слушались, и силы там было достаточно, навались миром — гору сдвинешь, своротишь — про то, похоже, и шла речь, не иначе.

— Они нас не обижают, ваши хозяева, — толковали и другие Крайнову, вразумляя, а может, и хитря, притворяясь. — Нету у ённых богачей лесу, земли, хлебушко на мостовой не взойдет. Нетто на крышах сеять? Да там одни трубы, день — ночь дымят, что на домах, что на заводах, фабриках… Пускай, не жалко, наоборот, хорошо, ежели ляпать не снаряды, а… Знать не знаем ваших буржуев, своих достаточно, других в глаза не видывали. С кем же воевать?

— Нас не тронь, и мы не тронем, — уверял Федор, щурясь, точно боясь, что Крайнов ему не поверит или вдруг напомнит нескладный мешок с ячменем, похожий вовсе не на войну с богатыми, а на что‑то другое. — Не — ет, Тереша, драться с буржуями нам не с руки, не нашенское это дело, не деревенское, чисто городское!

— А может, общее? — допытывался приятным баском Крайнов, не обижаясь, что с ним не соглашаются, перечат ему.

«Всегда были с Питером заодно… А тут мелют незнамо что, виляют, слепому видно, в сторону воротят. Почему?» — поразился Шурка, начиная раздражаться на мужиков за Терентия.

А тот словно подсказывал мужикам, будто они сами не знали, словно он верил тому, что они не притворяются, не хитрят, и помогал им, как Григорий Евгеньевич ребятам в классе, и висячие запорожские усы его раздувались на ветру.

— Деревенские богатеи, городские — одинаково, как говорится, пауки, сосут — пьют нашу кровь и не захлебнутся, дьявол бы их побрал!

Теперь с ним соглашались охотно:

— Вампиры, точно! Это мы знаем по себе тут… А которые и в Питере бока повытерли: с бороды — мужик, с горба — рабочий… Ах, господи, да слыхивали кое‑что и от Горева Афонаса Сергеича, родного, обуховского. Прохор вот еще, племяш деда Василья, осенью сказывал, как в кузне на Ваню Духа хребет гнул, наслышаны… Не знавал Прохора? Говорун такой, поискать, весельчак, умница, рано помер… Горева тоже давненько не чутко, ой, как давно — о, говорят, на войне. Женка его с мальчонком, опомнясь, прибежала из Петрограда, с голодухи, на лето, на прокорм. Ах, кабы и сам заглянул!.. Уж он‑то, Афонас Сергеич, шибко бы к месту пришелся! Уж он‑то бы с нашим Родей зараз распорядился здесь во всю ивановскую!..

— Ну, слышь, баю тебе, милай Тереша, наш уговор: мужики — своих вампиров, как вошь, к ногтю, вы, стало, мастеровые, — городских вошек покрупней — жарь на огне… Складно! То‑то бы треск пошел, загляденье, музыка самая приятственная!

— Так ведь вместе еще складней, верней, братцы — товарищи вы мои, легче, а? — настаивал починовский Тарас Бульба, которым ребята неустанно любовались. — Не треск — гром ударит по земле и небу, вот какая, стало быть, музыка!.. А там, глядишь, и радуга полыхнет во все цвета для простого человека! Очень! — Крайнов смеялся, запрокидывая голову, и косой, золотистый ворот питерской рубахи опять, как вчера, был ему тесен.

Колькин батька, по — будничному в заношенной на окопах обогнушке (праздничной‑то ему нонче не дали, пожалели), свежих берестяных лаптях и онучах белей полотенца, в заячьей своей вытертой шапке со спущенными от ветра ушами, без трубы и грозного мочального ужища на коров, отдыхая (стадо пасли девки), весь так и горел, светился.

— Сыскалась Праведная книжечка, сыскалась! У большаков она, за пазухой, соображай, для чего. Кажинное словечко претворяется наяву… Держись, ребятушки, большаков, не пожалеете! — кричал он, часто оборачиваясь, озаряя каждого, попавшегося на глаза, горячим светом маленьких сияющих очей, точно и впрямь был солнышком, которого нынче не хватало. — Не отступай от них ни на шаг, от большаков, слушайся, в ногу иди, травка — муравка, спасибо скажете, помяните меня! — повторял Евсей.

Ветер рвал слова, мешал, и Евсей пошел задом наперед, лицом к мужикам и бабам, чтобы все его слышали.