Открытие. Новейшие достижения в иммунотерапии для борьбы с новообразованиями и другими серьезными заболеваниями

37. Эллисон был знаком с раком. Он знал его с детства, хотя, конечно, тогда его так не называли. Слово «рак» тогда не произносили вслух, это было грязное слово, ругательство, «слово на букву Р». Его не произносили, но Джим его видел. Он был в мамином взгляде, в том, как обвисало ее платье, когда она накрывала на стол, пряча утомление за молчанием и вымученными улыбками. То был Техас, а она была из скотоводов – высокие сапоги, высокие кактусы и семейные истории о Чизхолмской дороге. Заводчики коров и лошадей, истинные техасцы, которые не привыкли жаловаться, даже когда болезнь развивалась, ничем не сдерживаемая, а ее бледная кожа залилась краской от радиационных ожогов – единственного способа, которым наука могла ее задержать. Так все и было: три года, в которые ей становилось все хуже, но она молчала. Джим вспоминал тот летний день, когда к нему подошел кто-то из взрослых и сказал, что ему нужно срочно идти домой. Даже пятьдесят лет спустя он помнит, как обвисла ее рука и глаза остекленели; этот тяжелый, ужасный момент, когда все изменилось, до сих пор вызывает слезы на его глазах. Так что он занимался всей этой работой ради матери, о которой так и не забыл? Может быть, все, что мы делаем в жизни, мы делаем ради мамы, тем или иным образом. – Я не знал, почему у нее был рак, только знал, что она больна. Никто не говорил о раке, никто не произносил слова «рак», никто в моей семье, я даже не знал, что с ней не так. Я не знал, что такое рак. Я только знал, что мама больна. Однажды я собирался идти в бассейн с друзьями, и тут кто-то выбежал из дома и сказал: «Нет, не ходи. Вернись, ты должен быть с мамой».

И я все равно не знал, что это. Я держал ее за руку, когда она умерла. И я не знал, что это, только знал, что она умерла. Лишь потом, став постарше, я все понял – тогда я был слишком мал. Но меня все равно это бесило.

Элис был небольшим городком, и Эллисоны жили на окраине. Они и так были на самом краю ничего, а смерть матери вытолкнула Джима за этот край. Он немало времени провел, просто гуляя, не разбирая дороги, пиная землю, просто двигая ногами, лишь бы не думать о том, что произошло. Именно так он нашел поселение.

Он наткнулся на него случайно – на полуразвалившийся город-призрак в лесу. Он пробирался через лес, пытаясь не думать, но все равно думая, и вдруг понял, что здесь раньше жили. И это даже по-прежнему напоминало городок. Здесь, среди усыпанных мокрыми листьями полов и заросших мхом стен, где на него смотрели только пустые глазницы обвалившихся погребов и призраки нескольких поколений фермеров-бедняков, Джим Эллисон мечтал о чем-то больше. Генетика, окружающая среда – с научной точки зрения это важные причины рака; на самом деле важно все. А вот с личной точки зрения это не значило вообще ничего. Рак просто был, неважно, понимаешь ты его или нет. Ты есть, а потом тебя нет, словно эти семьи, словно этот город, развалившийся в прах. Его мама умерла от рака. Потом его старший брат умер от рака простаты, и вскоре, когда у Джима диагностировали то же заболевание, он просто сказал: «Ну его к черту, вырезайте».

38. И в 2011 году они все же добились успеха. После одобрения FDA лекарство стали продавать под коммерческим названием «Йервой»; полный курс лечения этим лекарством обходился пациентам в 120 ооо долларов.

39. На предварительной заявке на патент значатся фамилии Эллисона и Краммела. Позже к ней добавили и постдокторанта Дану Лича, работавшего под началом Эллисона.

40. Сейчас она называется Гейзелевским медицинским училищем.

41. Эти мыши были генномодифицированы; их гены иммуноглобулина (один из видов белков-антител) заменили человеческими. В результате их иммунная реакция на чужеродный белок (в данном случае – на человеческий рецептор CTLA-4) вырабатывала антитела, сделанные из белков, которые не казались чужеродными человеческому организму, и эти антитела можно было вводить людям, не опасаясь иммунной реакции против них.

Глава пятая. Три «Е»

1. Стоит отметить, что Эллисон всегда подчеркивает вклад – зачастую ключевой – сотрудников своей лаборатории. В частности, он отмечает доктора Мэттью Краммела и еще более недвусмысленно указывает, что доктор Джефф Блюстоун, который к тому времени уже перебрался из Чикагского университета в Калифорнийский университет в Сан-Франциско, одновременно с ним обнаружил, что CTLA-4 является подавляющим сигналом, иммунным «тормозом», а не «газом». Блюстоун получил большое публичное признание за эту работу, но, поскольку он приложил ее к дальнейшим исследованиям подавления иммунной реакции, а не занялся блокированием этого «тормоза» с помощью антител, чтобы проверить, как это подействует против рака, его имя не так тесно связывают с прорывом в онкологии. Сейчас Блюстоун – президент и исполнительный директор Паркеровского института иммунотерапии рака, и от него зависит финансирование и координация усилий тысяч ученых и исследований по всему миру.