Открытие природы

Одним из посетителей был старый наставник Генри Дэвида Торо Ральф Уолдо Эмерсон, которому Джин Карр предложила разыскать Мьюра{2117}. Они провели вдвоем несколько дней, за которые Мьюр, которому только что исполнилось 33 года, показывал Эмерсону, стоявшему на пороге 70-летия, свои рисунки и гербарии, долину и свои ненаглядные секвойи в роще Марипоса. Но Мьюра глубоко разочаровало то, что Эмерсон не стал разбивать лагерь под открытым небом, а предпочел ночевать в одной из бревенчатых хижин в долине, где туристы могли снять комнату. Настойчивое желание Эмерсона спать под открытым небом Мьюр назвал «грустным примечанием» к «славному трансцендентализму»{2118}.

Зато Эмерсон был так впечатлен знаниями Мьюра и его любовью к природе, что пригласил его на факультет Гарвардского университета, где сам учился, а теперь иногда читал лекции. Но Мьюр отказался. Он слишком пристрастился к вольной жизни, чтобы переезжать на Восточное побережье, «слишком отсырел, чтобы хорошо гореть в их исключительных, огнеупорных образовательных печах»{2119}. Мьюр хотел жить на природе. «Одиночество, – предупреждал его Эмерсон, – прекрасная госпожа, но невыносимая жена»{2120}. Но Мьюр был непоколебим. Ему нравилось уединение. Какое одиночество, если он ведет непрерывный диалог с природой?{2121}

Этот диалог происходил на многих уровнях. Подобно Гумбольдту и Торо, Мьюр пришел к убеждению, что для понимания природы чувства так же важны, как научные данные{2122}. Попытавшись сначала понять мир природы «ботанически», Мьюр быстро понял, насколько ограниченным может быть такой подход. Описания текстуры, цвета, звука и запаха стали отличительными чертами его статей и книг, которые он позже напишет для ненаучной аудитории. Но почти каждая страница его писем и дневников первых лет в Йосемити пронизана глубоким восприятием природы. «Я в лесах, в лесах, в лесах, и леса во мне, во мне», – писал он{2123}, или: «Я хотел бы быть таким напоенным и секвойным», выражая мощь секвой экспрессивным прилагательным.

Тени листвы на валуне «танцуют, вальсируют в вихре веселым кружением», и журчащие потоки «распевают»{2124}. Природа разговаривает с Мьюром. Горы зовут его «поднимайся выше», в то время как растения и животные кричат поутру: «Проснись, проснись, ликуй, ликуй, приходи любить нас и присоединяйся к нашей песне. Приходи! Приходи!»{2125} Он беседовал с водопадами и цветами. В письме Эмерсону он описывает, как спрашивал у двух фиалок, что они думают о землетрясении, и как они отозвались: «Это все Любовь»{2126}. Мир, который Мьюр открывал в Йосемити, был одушевлен и полнился жизнью. Это и была природа Гумбольдта – живой организм. (Гумбольдт часто объяснял, как все проникнуто жизнью – скалы, цветы, насекомые. В своем экземпляре «Картин природы» Мьюр подчеркнул мысли Гумбольдта о «повсеместном обилии жизни» и о том, что естественные силы «непрестанно действуют»{2127}.)

Мьюр писал о «дыхании природы» и о «биении большого сердца природы»{2128}. Он настаивал, что он «часть дикой природы»{2129}{2130}. То, что было эмоциональным откликом для Гумбольдта, также стало внутренним диалогом для Мьюра. Где Гумбольдт видел внутреннюю силу творения, Мьюр находил руку Провидения. Мьюр открыл Бога в природе – но не того, к которому взывают с церковных кафедр. Сьерра-Невада была его «горным храмом», в котором скалы, растения и небо были словами Бога и могли быть прочтены как священная рукопись{2131}. Мир природы распахнул «тысячу окон, чтобы показать нам Бога», – написал Мьюр первым своим летом в Йосемитской долине; и каждый цветок был подобен зеркалу, отражающему руку Творца{2132}. Мьюр говорил, что он будет свидетельствовать о природе как «проповедник»{2133}.

Мьюр поддерживал диалог не только с природой и Богом, но и с Гумбольдтом. У него имелись экземпляры гумбольдтовских «Личного повествования…», «Картин природы» и «Космоса» – все обильно испещренные сотнями карандашных пометок Мьюра. Он с огромным интересом читал о туземных племенах, встреченных Гумбольдтом в Южной Америке, которые воспринимали природу сакрально. Мьюр был восхищен гумбольдтовскими описаниями тех племен, что сурово карали за «покушение на эти естественные памятники»{2134}, и тех, что «поклонялись не чему иному, как силам природы»{2135}. Их бог был в лесу, как и бог Мьюра. Когда Гумбольдт писал о «почитаемых святилищах» природы{2136}, Мьюр преобразовал их в «святые убежища Сьерры»{2137}.

Мьюр был так одержим Гумбольдтом, что отмечал страницы с упоминанием о нем в своих экземплярах книг Дарвина и Торо{2138}. Особенно его – вместе с Джорджем Перкинсом и Маршем – увлекали соображения Гумбольдта об уничтожении лесов и об их экологической функции{2139}.