Открытие природы

Тяготясь своей зависимостью от двора, Гумбольдт просил друзей не распространяться об обрушившихся на него высочайших милостях{737}. И неспроста: некоторых шокировало, что, прослывший таким независимым, революционно настроенный Гумбольдт сделался подданным короля. Его друг Леопольд фон Бух сетовал, что теперь Гумбольдт проводит в королевских дворцах больше времени, чем придворные. Вместо того чтобы сосредоточиться на научных занятиях, горевал Бух, он тратит время на придворные сплетни{738}. Обвинение было не вполне справедливым, потому что на самом деле Гумбольдт гораздо больше занимался наукой, чем придворными делами. Ему приходилось регулярно бывать при дворе, но он выкраивал время на лекции в Берлинской академии наук, писательство и продолжение сравнительных магнитных наблюдений, начатых в Южной Америке.

Давний друг семьи и зажиточный владелец винокурни пригласил Гумбольдта пожить в его садовом домике{739}. Его имение раскинулось на берегу Шпрее, всего в нескольких сотнях ярдов от знаменитого бульвара Унтер-дер-Линден. Маленький садовый дом был простой, но безупречный – что сэкономило Гумбольдту деньги и позволило ему сосредоточиться на своих магнитных наблюдениях. Для этих целей он построил в саду шалаш, не использовав ни одного железного предмета или гвоздя, чтобы ничто не влияло на результаты наблюдений{740}. Однажды они с коллегой потратили несколько дней кряду, снимая данные каждые полчаса, днем и ночью, и засыпая лишь урывками. Эксперимент дал 6000 результатов, правда, сами экспериментаторы от этого совершенно обессилели.

В начале апреля 1806 г., проведя с Гумбольдтом целый год, Жозеф Луи Гей-Люссак вернулся в Париж{741}. Гумбольдту стало в Берлине грустно и одиноко, и уже через несколько дней он посетовал в письме другу, что живет «совсем один, как чужой»{742}. Пруссию он воспринимал как чужую страну. Гумбольдт также переживал за свои ботанические публикации, которые взял на себя Бонплан. Это были специальные книги для ученых на основе собранных в Южной Америке гербариев. Как опытный ботаник, Бонплан был лучше подготовлен для этой задачи, чем Гумбольдт. Тем не менее Бонплан полностью ее игнорировал. Ему никогда не нравилась тяжелая рутинная работа по описанию образцов растений и вообще писать; пробираться по джунглям ему нравилось несравненно больше, чем корпеть за письменным столом{743}. Расстроенный медленным продвижением в работе, Гумбольдт докучал Бонплана просьбами ускориться. Когда Бонплан отправил наконец в Берлин первые пробные страницы, Гумбольдт пришел в раздражение от количества ошибок. Точность не была сильной стороной Бонплана, особенно, как считал Гумбольдт, «касательно латыни и цифр»{744}.

Торопить Бонплана было бессмысленно; вскоре он сообщил о своем намерении отбыть из Парижа в новую экспедицию, чем привел Гумбольдта в отчаяние. Тот передал собственные образцы растений собирателям по всей Европе, а сам был занят написанием сразу нескольких книг, поэтому Бонплан был ему необходим для сосредоточения на ботанической работе. Постепенно Гумбольдт терял терпение. Впрочем, поделать он все равно ничего не мог, оставалось забрасывать старого друга письмами, состоявшими из уговоров, ворчания и просьб.

Сам Гумбольдт был куда усидчивее и уже завершил работу над первым томом труда, впоследствии превратившегося в 34-томное «Личное повествование о путешествии в равноденственные области Нового континента» (Voyage to the Equinoctial Regions of the New Continent). Книга была названа «Записки по географии растений» (Essay on the Geography of Plants) и вышла на французском и немецком языках. Книга включала великолепный рисунок его так называемого Naturgemälde о природе как совокупности единства и взаимосвязей. Текст книги представлял собой главным образом объяснение этой иллюстрации – развернутая подпись или пространный комментарий. «Я написал большую часть этой работы, находясь рядом с предметами описания, у подножия Чимборасо, на берегах Южного моря», – объяснил Гумбольдт в предисловии{745}.