Открытки от незнакомца

Шагая по коридору, я ищу ключ, чтобы не терять ни секунды у двери номера. Вхожу и захлопываю дверь так, словно за мной гонятся. Ноги подкашиваются, я падаю на покрытый ковролином пол. Больше нет смысла сдерживать слезы. Я рыдаю до тех пор, пока слюна и слезы не начинают щипать подбородок и щеки.

Постепенно слезы перестают течь и высыхают, стягивая кожу. Я сижу на полу, привалившись спиной к двери, и прижимаю к себе сумочку, словно это плюшевый мишка. Я полностью опустошена.

Следующий час-два меня разрывают на части противоречивые эмоции. Я смущена и унижена, ненавижу себя за то, что умудрилась поссориться, и так непоправимо, с единственной живой родственницей. Обязательно было ей грубить? Я проигрываю в памяти весь наш разговор и стараюсь понять, могла ли как-то смягчить ее враждебность. Обычно я спокойна, меня нелегко вывести из себя, мой эмоциональный отклик на ту или иную ситуацию спрятан глубоко внутри, там, куда никому не проникнуть. Но ее злые слова в адрес моего отца выбили меня из колеи. Даже после всего, что он совершил, в трудную минуту я инстинктивно встаю на его сторону. Урсула наверняка знает хотя бы часть правды. Впрочем, теперь это неважно. Она уже не поделится своим знанием со мной.

Я все сильнее на нее злюсь. За кого она себя принимает? Сначала устраивает встречу с пропавшей племянницей, а потом напивается, повышает на нее голос и позволяет себе непростительную грубость. Как бы отчужденно ты ни жил, грубость – это верх неприличия, особенно по отношению к чужим, в сущности, людям вроде меня.

Злость помогает преодолеть эмоциональный спад, и я встаю, расхаживаю по комнате, смотрю на уличные фонари за окном. От тоски душевной я готова опустошить мини-бар, но вовремя спохватываюсь: спиртное не поможет мыслительному процессу, а другого подспорья, кроме разума, у меня нет.

Злость выгорела, осталась только грусть, на удивление глубокая. Я горюю по утраченному шансу. Теперь я не узнаю про мать, не сойдусь с теткой, а ведь с ней, каким бы тяжелым человеком она ни была, было бы, наверное, полезно найти общий язык. Одна неуклюжая фраза – и все пошло прахом. От одной этой мысли впору опять разреветься.

Я сворачиваюсь калачиком на кровати. В окно плещет неон с неба – я не удосужилась задернуть занавеску. Надо бы раздеться и попробовать уснуть, но нет, я лежу и царапаю ногтями ожог на руке, отчего он выглядит еще страшнее.

Вибрирует мой телефон. Я бросаю на него равнодушный взгляд. В Англии сейчас раннее утро, да и вообще, кто бы стал мне писать? Если бы возникла проблема с отцом, миссис Пи позвонила бы. Наверняка это какой-нибудь спам.

Но нет, это Симеон.

Я подпрыгиваю, словно кровать вдруг раскалилась, и читаю сообщение. Оно короткое и милое.

«Как все прошло?»

Дай ему Бог здоровья! Почему он бодрствует в такую рань? Там еще только пять утра. Мне вдруг ужасно хочется, чтобы он был здесь, со мной, чтобы убеждал, что все хорошо, неважно, что моя тетка – злобная мегера, пьяная стерва, чтобы обнимал меня, плачущую навзрыд… Потом он повел бы меня к мосту Золотые Ворота, любоваться рассветом, накормил бы завтраком в симпатичном маленьком кафе. Если бы он был здесь, он бы заслонил меня, защитил от всех бед, сделал бы так, чтобы я не чувствовала одиночества и страха в стране, где не знаю ни души. Он бы терпеливо слушал, как я плачу, как возмущаюсь всей этой несправедливостью. Потом мы бы нежно, неторопливо занялись любовью, а после крепко уснули, обнявшись.

Но в моей жизни так не бывает. Я пишу такой же короткий ответ:

«Хорошо, спасибо».

39

Энни, 1986

– Ты еще не получила детское пособие за эту неделю? – спрашивает Джо, и у Энни душа уходит в пятки.

Она собиралась сделать это вчера, по дороге домой из магазина, но хлынул ливень, и она никак не могла толком накрыть коляску. Мокрая до нитки, она помчалась с Карой домой, собираясь сходить за деньгами, когда дождь утихнет.

– Нет, извини, забыла, в понедельник заберу.

Джо отрывает глаза от газеты.

– Нехорошо, – говорит он с улыбкой.

Это его особенная улыбка для тех случаев, когда Энни доказывает, что совершенно безнадежна.

От этой его улыбки она чувствует себя безмозглым ребенком.

– Эти деньги нужны мне сегодня, – продолжает он. – Может, сбегаешь?

Энни смотрит на часы. Они показывают без пятнадцати двенадцать. Почта работает до полудня. Пока она оденет-обует детей, пока положит в коляску Кару, почта закроется.

– Если ты побудешь несколько минут с детьми, – говорит она, грызя ноготь, – то я успею к самому закрытию.

Дети заняты своими делами. Майкл смотрит по телевизору мультики, Кара занята в манеже, складывает кубики в деревянную почтовую коробку.

– Годится, – соглашается Джо. – Сбегай, а когда вернешься, займешься обедом.

Энни хватает сумочку, натягивает пальто, целует детей в макушки и убегает.