Открытость сердца. Встреча: «сквозь себя» к Богу и человеку

Мы также говорили, что Господь для нас прежде всего Друг, Спаситель и только потом – Судья. Но раз это так, то мы должны относиться к Нему с не меньшим чувством, чем ко всякому другу. Такое отношение очень важно, когда мы находимся с умирающими или с людьми, которые переживают серьезный жизненный кризис. Ведь они очень часто задают вопрос: «Почему? Зачем? За что? За что Господь меня так наказывает?» Тогда можно спросить: «В какого Бога вы веруете?» – так как в их крике души слышится убеждение, что Бог не Друг, а Судья или даже жестокий каратель.

Еще мы много говорили о встрече с собой, Богом и другим человеком. Я уверена: во встрече друг с другом важнее всего, что именно мы излучаем, без слов передавая то, чем наполнены наши души и сердца. Я работаю с тяжелобольными людьми уже много лет и на своем опыте могу подтвердить, насколько важно при общении с ними наше внутреннее содержание. Во время тяжелой болезни люди часто становятся более чуткими, способными считывать внутреннее состояние собеседника по языку тела и другим невербальным проявлениям. И перед нами встает серьезный вопрос: способствуем ли мы нашей настоящей встрече с человеком или нет? Иными словами, эта встреча происходит благодаря нам в глубине сердца – или она мимолетна и поверхностна? Не мешаем ли мы встрече тем, что сами еще не способны пребывать достаточно глубоко внутри себя в безмолвии?

Подлинная встреча с человеком, особенно когда он в кризисе, невозможна, пока у нас самих еще есть свои страхи и защиты. Мы не встречаемся с ним, потому что сами боимся. А если встречи не происходит, то последствия самые серьезные: все симптомы у больного (физические, душевные и духовные) могут усилиться. Он остается один на один с собой, со своим горем, болью, страданием и одиночеством. Мы лишь ухудшаем положение дел… Верно сказал Христос: Вы взяли ключ разумения: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали (Лк. 11: 52). Надо отчетливо понимать: претендуя на то, чтобы помочь человеку, мы берем на себя огромную ответственность, особенно если называем себя христианами.

Встреча с другим может состояться, только когда мы сами – настоящие, искренние и принимаем каждого человека безусловно, безо всякого осуждения. Но быть такими в обыденной нашей жизни нам наряду со страхами может сильно мешать наша неуверенность в том, как вести себя перед лицом горя, страдания и смерти – своей собственной и других людей. Я часто слышу вопрос: «Как правильно себя вести?» Но ведь желание получить «рецепт» «правильного» поведения как раз и является защитой. Суть не в «рецепте», а в сердце: только оно может подсказать самое верное поведение в зависимости от каждой конкретной уникальной ситуации. Не надо бояться, требуется только одно: быть самим собой – и это, на мой взгляд, единственный «рецепт».

Бывает, что от страха и чувства неловкости мы избегаем встречи с людьми, которые находятся в серьезном кризисе, особенно с теми, кто стоят перед неизлечимой болезнью или смертью. Или – что, возможно, еще хуже – мы делаемся «добренькими», все знаем, все понимаем и даем совершенно неуместные советы. Они обычно усугубляют боль: «Никто меня не понимает, я один» – вот что чувствует человек в этом случае.

Владыка рассказывал эпизод из своей жизни: бабушке, которая только что потеряла четырехлетнего внука, кто-то сказал: «Я так вас понимаю!» И она ответила с гневом: «Что вы можете тут понимать?! Ведь внуков у вас нет! Вы же даже не отец!»

Владыка Антоний считал, что умение сострадать зависит от нашей готовности впустить в свое сердце горе другого человека и прочувствовать своей собственной болью, насколько ему плохо:

«И вот, чтобы воспитать свое сердце живым, надо очень остро поставить перед собой вопрос: готов ли я допустить в свое сердце любое страдание? Готов ли сострадать всякому человеку, которому больно, которому страшно, которому холодно, голодно, который ранен жизнью каким бы то ни было образом? Готов ли я сострадать, не разбираясь, прав он или виноват, а ставя лишь один вопрос: страдает человек или нет? И вместе с тем – отзываясь на это страдание всем состраданием, на которое мы способны и которое, если мы только даем ему волю, будет расти, шириться и охватывать все большее и большее количество боли земной, трагедии земной.

Но это нам всем в той или другой мере страшно. И поэтому мы отзываемся двояко. Мы или закрываемся, закрываем глаза, зажимаем уши, не хотим видеть; или мы перетолковываем: страдает, да! – но кто же в этом виноват? Страдает, да, – но почему я должен отозваться? Разве нет никого другого? Разве он мне самый близкий человек или я ему? Разве нет никого, кто бы естественно был ему близок?