Я видела, насколько расстроила Элли реакция ее мамы на попытки поговорить о детском флирте, которого не было. Как бы мы ни готовились ко всему, что могло случиться, Элли была уязвлена и разочарована. Она хотела, чтобы мама признала ее боль. В своем идеальном сценарии она получила бы от своей мамы извинения и хотя бы чуточку принятия ответственности за случившееся. Но вместо этого получила отпор.
– Как вы отреагировали? – спросила я.
– Сначала я повысила голос, просто пытаясь перекричать ее. Разумеется, это не сработало, но я уже ничего не могла с собой поделать. Я кричала, чтобы она просто выслушала меня, но в конце концов сдалась и закрылась. Ее защита была похожа на нападение. Я улетела на следующее утро. Быстрее, к сожалению, не смогла.
Элли столкнулась с ограничениями мамы. Она пробовала разные стратегии адаптации: от «быть доброй, вдумчивой и обдуманно подбирать слова» – до попыток пытаться перекричать. Но ничего не сработало. Ничто не помогло ей почувствовать, что ее видят, слышат и понимают. В конце концов девушка смирилась и уехала.
Иногда раны активируются теми же людьми, которые их изначально и нанесли. Элли пыталась наладить отношения с мамой. Одна из первых задач ее работы по исцелению – стать более открытой. Элли действительно хотела, чтобы мама поняла, какое влияние оказала на дочь, пока та росла.
– Если я смогу сделать так, чтобы она поняла, мне будет так хорошо..
Элли попыталась обнажить свою рану перед мамой, надеясь, что та сможет отбросить броню и соприкоснуться с болью своей дочери. Но она не могла. Защита самой себя значила для нее больше, чем подлинный контакт с Элли. Женщине важнее было сохранить свой собственный образ матери, чем понять боль дочери.
– Как я могла избежать конфликта? Должна ли я просто никогда больше не навещать родителей? – спросила Элли.
Да,
Но прежде чем найти решение, я хотела, чтобы Элли увидела, как активируется ее рана безопасности. Защитная позиция ее матери превратилась в испытание. Она отвлекла внимание Элли от ее желания открытости, ее потребности чувствовать себя в безопасности и надежды, что мама поймет боль из прошлого. Защитная реакция матери активировала рану Элли. Девушка попыталась сохранить свою позицию открытости, но в конце концов вступила в конфликт. Сорвалась на крик, замкнулась и быстро уехала.
– Почему я не смогла просто быть выше этого и остаться, как хотела? Я такая жалкая. Мне не нужно было убегать.
Элли сильно переживала.
– Я думаю, вы уехали столь поспешно, потому что не чувствовали себя в безопасности.
Мой ответ показался ей разумным. Процесс исцеления раны, по крайней мере на данном этапе, не предполагал дальнейшее обсуждение с мамой. Важнее было покинуть обстановку, которая была для Элли невыносимой. Девушка решила отстраниться от конфликта, продолжать самостоятельно исцелять свою рану, прорабатывать свои переживания. Это было лучше, чем разговор с матерью, которая не могла или не захотела понять боль дочери. Исцеление означало, в том числе, и прощание с иллюзорным образом матери. Для Элли это была большая потеря, но в этой потере было заложено и ее исцеление. Работа давала освобождение, ясность и определенность. То, что она отпускала от себя, давало ей ощущение покоя.
Когда вам в последний раз приходилось вставать в оборонительную позицию? Какая рана была активирована, когда возникла необходимость защищаться? Что вы пытались донести с помощью своей защиты?
Когда вы в последний раз чувствовали, что кто-то принимает защитную позицию по отношению к вам? Какая ваша рана тогда активировалась? Как вы отреагировали на его (ее) оборонительную позицию? Что вы пытались донести? Возможно, у вас, это не очень хорошо получалось?
Изабель и Джо прибежали на сеанс терапии, опоздав на десять минут. Я узнала, что они опоздали из-за разразившейся ссоры.
– Не хотите рассказать мне о ней?
Джо тут же пустился с места в карьер.
– Я не люблю, когда меня контролируют. Это уже чересчур. Я не могу ограничивать свою жизнь ради того, чтобы ничем не расстраивать Изабель. Я просто не могу все время следить за тем, чтобы с ней все было в порядке, чтобы она не нервничала.