Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Еще один однолюб. Вечером ко мне пришла Тамара Вл. Иванова. Она была в <19>62 в Японии. Ей показывали дом Енекавы: большой портрет Достоевского, которого он переводил. На письменном столе мой портрет. Жена через переводчика сказала, что я его любовь. (Еще один однолюб?! Как знать, может, разлюбил, может, и еще кого любил…) (Записные книжки, Стр. 304.)

* * *

Анна Ахматова слишком часто приводит ДОКАЗАТЕЛЬСТВА: показывает статьи, называет конкретные имена. Это такой прием, которым пользуются в частной жизни не слишком правдивые, склонные к эффектным фразам люди. Вот говорит о себе, о своей поэзии Бродский, Пастернак — разве станут они ссылаться: «Как говорил обо мне такой-то…» и пр.? Нет, они просто говорят о себе то, что хотят сказать. Разве такое уж большое значение для поэта, что о нем сказал даже самый уважаемый академик? Пусть хоть все академики мира от него отвернутся — он обязан отстаивать свою правду. Хотя бы только для себя.

* * *

Когда я единственный раз разговаривал с Ахматовой, она показала вырезку: «Видите, что там сказано? «Ахматова ведет суровый разговор с эпохой». Помилуйте, это я-то с ней сурова?». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 8.) Ну и с ней, прямо скажем, не суровее всех обошлись. Но мы не об этом, а о том, как часто Анна Андреевна выбирает как тему для разговоров — себя. Само по себе это вроде бы и естественно, но себя она предпочитает обсуждать не в натуральном естестве, а в отражении чужих мнений, чужих определений, чужих слов. Записанных — это, конечно, лучше всего. «Кто-то говорил, что я пишу, как Пушкин» — это одно, а вот показать газетную статью — это другое. Статьи при этом Анна Андреевна не только называет, но ПОКАЗЫВАЕТ. При ее медлительности и величавости демонстрация занимает немало времени. О чем в это время, пока хозяйка лезет в сумочку, в чемоданчик или в комод (может, правда, держит предусмотрительно под рукой), разворачивает, находит, протягивает гостю и указывает, где именно надо читать (или подчеркнуто цветным карандашом?), думает посетитель? «Да я вам верю, верю, Анна Андреевна!» — нет, это грубо, надо ждать.

Просто поговорить о себе и об эпохе — это-то могло бы быть интересно — мало, надо показать написанное каким-то случайным газетчиком. Посетитель и сам бы мог почитать. «Я был в гостях у великой Анны Ахматовой. Она показывала мне вырезку…» — «Да я ее видел, это месяц назад было в газете…»

Показывает вырезки не всегда: когда нечего показать, то — не показывает. Анатолий Найман в своих воспоминаниях так об этом зачем-то и говорит. Кто и где говорит, допытываться было невозможно. Реплика Наймана, как всегда, словно инструктаж из американского телевизионного сюжета по выживанию: если под ребро сунуто попутчиком дуло, отвечать: «Да, сэр, все в порядке» — а глазом, скошенным в сторону полицейского, страшно вращать, взывая о помощи.

Считается, что это действенный прием — чередовать ложь и правду, на самом деле внимание обращается только на тщательность выделки, а барская лжа остается ложью, пусть изобретательной и филологически емкой, но это тот случай, когда талант и труд лучше бы было употребить на более конструктивные цели. Ахматовой разбрасываться было некогда — остаток жизни она потратит не на строительство этой жизни, сколько бы ее ни оставалось, а на наведение блеска на ее отражение. Сложновато? Да. Сложно, тяжко, ведь она не выдумала себе какого-то зазеркалья, которое само по себе могло стать устойчивым миром, убежищем, а всю свою реальную конструкцию передвинула на чуть-чуть более теплое, но зыбкое, зависимое, неславное поле светских успехов: мужей-иностранцев и профессоров, газетных вырезок, знакомых с большими квартирами.

* * *