Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Прощаясь с Кларенсом Брауном, А.А. просила передать Артуру Лурье ее настоятельную просьбу («Скажите, что я велела») записать свои мемуары: «Скажите ему, что то, что отдал — то твое». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 535.) Писатель, поэт велит другому человеку, непишущему — начать писать. Призывает не подверженного его страсти поддаться — и тоже начинать писать. Разве что того мучает графоманский зуд и он знает, что в первое время какое-то удовлетворение приносят исписанные страницы… (Ахматова, интересно, перечитывала ли свою прозу?) Но тут дело идет о другом — до самовыражения Лурье Ахматовой дела нет, она призывает его писать воспоминания. Сейчас, когда он уверен в ее всемогуществе, — а он бесславно бедствует в Америке, когда она в силе, — а он просит ее поспособствовать исполнению его произведений в СССР, — он напишет самые правильные мемуары. Она проговорит даже емкую и яркую по-ахматовски фразу, будущую цитату, она обещает ему какие-то блага — «то — твое», «твоего прибудет», она не знает, чем уж его заманить. А что за утешение человеку в мемуарах? Если в них есть какая-то четкая сквозная идея — воспоминание, например, о каком-то великом человеке или событии, где твое перо следует жесткой канве, — это одно, а встать перед неразрешимой задачей осмыслить и оправдать свою жизнь и даже облечь ее в бессмертное слово — вряд ли это радостный труд. Ахматова ради нескольких восторженных строчек о себе хотела изломать финал жизни человека, который только-только устроил себя и примирился с собой перед смертью…

Письмо А.А. В. А. Сутугиной: Дорогая Вива! Конечно, очень грустно, что мы так редко видимся. <…> Когда буду в городе, непременно позвоню Вам. И Вы звоните. Клянусь, что больше не буду требовать от Вас мемуаров». (Летопись. Стр. 691.)

Николай Чуковский, 1904 года рождения, родной брат Лидии Корнеевны, ничего не пишет об Анне Ахматовой. Умудрился, написав о Николае Гумилеве, о Доме искусств, о салоне Наппельбаумов, ни слова не сказать об Ахматовой (не считая упоминания пару раз в перечислениях) в своих «Литературных воспоминаниях».

Правда, писались воспоминания при жизни Ахматовой — и упоминать ее в любом ключе было небезопасно, она не разрешала ничего самовольного.

Профессиональный литератор, он писал только то, что намеревался опубликовать. Нет воспоминаний об отце, нет и об Ахматовой. Первый запрет — в ведомстве его сердца, второй — затылка.

Про Гумилева написал достаточно свободно, как вспомнил и как увидел, а значит — невосторженно. Но она к тому времени еще не объявила кампании о возвеличивании Гумилева для создания достойного постамента себе, поэтому проскочило.

…когда Ахматова надиктовывала Л. К. Чуковской, она понимала, что Чуковская — Эккерман, и она, надиктовывая, очень редко проговаривалась. Л. K. Чуковская записала то, что Ахматова хотела видеть записанным, но очень маленькие «проговорочки» есть. А вот Лукницкий записывал спонтанную речь Ахматовой, той внутренней цензуры, которая была у Ахматовой, записанной Лидией Корнеевной, еще не было. Она была, но была не в такой степени.

В. Л. Мусатов. Анна Ахматова и Александр Блок. Я всем прощение дарую. Стр. 335–336

«Она разрушена последние дни бесстыдной и наглой книгой Эйхенбаума». Имеется в виду книга: Эйхенбаум Б. «Анна Ахматова. Опыт анализа» Пг., 1923. Отрицательная реакция А. Ахматовой на книгу представляется несколько преувеличенной: в целом исследование выдержано в почтительной или по меньшей мере нейтрально-исследовательской тональности.

Примечания: Н. Н. Пунин. Стр. 162, 477

* * *