Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

…театр Мариинский
Он предчувствует, что Стравинский,
[С мировою славой в руке]
Расковавший недра души…

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 542

* * *

Анна Андреевна боялась Евтушенко, Ахмадулину, Вознесенского. Вознесенскому не разрешила присутствовать на наградной церемонии в Оксфорде, Ахмадулиной три раза отказала принять ее под надуманным предлогом, Евтушенко — всех принимала, его — не буду.

Слава всегда привлекала ее, интересовала смолоду, с первого сборничка. После войны она узнала про новый феномен, которого не могло быть в мире без средств массовой — всемирной — коммуникации, — мировую славу. Эта мировая слава кочует из стихотворения в стихотворение, из разговора в разговор — с насмешкой, с издевкой, с озлоблением. У Евтушенко слава, мировая — в той степени, какая вполне бы удовлетворила А.А., — была. Что она могла преподать ему? Всех принимала — его не приняла. А чем он хуже тех — ведь она же общалась, принимала и наносила визиты — даже тем, которых всем аттестовала как стукачей (Наталья Ильина, С. К. Островская). Общалась с такими, о которых с содроганием пишут ее совестливые друзья. Евтушенко был их нисколько не хуже, разве что доставлял совершенно разъедающие порции зависти. Оставалось подтравить этим маринадом его: если три раза позвонит «через две недели» — можно будет подавить его вживую при свидании.

* * *

О ПЕРЕДОВЫХ эстрадных поэтах: «Я всех пускаю. Только Евтушенку не пустила. Сказала, чтобы позвонил через две недели» (А. Сергеев. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 548.) Она его боялась — он был чересчур в силе. С Бродским поначалу не бодалась, никаких стихов. Только потом, когда приручила, — стала показывать величие. С Евтушенко боялась, что тот времени терять не станет и сразу сцепится — а ей будет не по зубам.

Слушая бемоли

«<Гумилев> говорил мне, что не может слушать музыку, потому что она ему напоминает меня».

А. Ахматова. Т. 5. Стр. 90

Она записывает это в 1962 году. Раз «помнит» такие слова, должна помнить, что в музыке ее муж Гумилев был полный профан. Ср. в воспоминаниях И. М. Наппельбаум слова Гумилева: «Что такое музыка? Большой шум!» (Нева. 1987. № 12. Стр. 200.)

Георгий Иванов, которому доверия нету — но рассказанный им анекдот, вероятно, как-то гумилевскую позицию отражает:

«Гумилев утверждал, что музыка вся построена на нутре, никаких законов у нее нет и не может быть. Нельзя писать о поэзии или живописи, будучи профаном. О музыке же сколько угодно. Я усомнился.

— Хочешь пари? Я сейчас заговорю о Шопене с Б. (известным музыкальным критиком), и он будет слушать меня вполне серьезно и даже соглашаться со мной.

— Отлично, только зачем же о Шопене? Говори о каком-нибудь модернисте. Ну, о Метнере. (Он был модернистом только по понятиям говорившего, ибо стилистика и структурное мышление Метнера было целиком в девятнадцатом веке.)

Гумилев заставил меня побожиться, что Метнер действительно существует. Он был настолько далек от музыкальных дел, что думал, что я его дурачу.

Во «Всемирной литературе» Гумилев завел с Б. обещанный разговор. Он говорил о византийстве Метнера (Б. спорил) и об анархизме метнеровского миропонимания (Б. соглашался). В конце беседы Б. сказал:

— Николай Степанович, а не написали ли бы вы нам для «Музыкального современника» статейку, уж не поленитесь — очень было бы интересно».