Отныне и навсегда

– По-твоему, я больше никого не должна по-настоящему любить? А что тогда мне остается?

– Люби меня, – говорит Джек. Мешкает, потом добавляет: – Так, как ты всегда меня любила. И потом, для нас романтическая любовь – это всего лишь отвлекающий маневр, чтобы забыть, что на самом деле подразумевает человечность. Ты хочешь чувствовать себя нормальной, но знаешь лучше, чем кто-либо другой, что быть человеком – это значит быть жестоким, эгоистичным и глупым.

– А еще добрым, – говорю я, – щедрым и смелым, изобретательным и творческим, неутомимым и надеющимся. Любовь – это не отвлекающий маневр, это то, что придает всему остальному значение, и от скорого ухода она становится еще прекраснее. Если я не смогу помочь Бену, он тоже уйдет.

– А ты останешься, – говорит Джек. – Со мной.

– Может быть, – отвечаю я.

– Если нет, то нас с тобой больше недостаточно.

Он не произносит это как вопрос, но я все равно не знаю, что ответить.

* * *

Когда я подхожу к Коллекции, Бен сидит во внутреннем дворике в саду среди роз. При виде меня он вскакивает на ноги.

– Привет, – говорю я, радуясь его приходу. – Мы же вроде не договаривались встретиться?

– Нет, – грустно улыбается он. – Я проснулся, солнышко сияет, Китти по-прежнему прячется за табличкой «Не беспокоить», вот я и решил зайти к тебе перед работой, поблагодарить за то, что пригласила меня присоединиться к поискам.

Я смотрю на галерею за его плечом, и ответ приходит сам.

– Может, мне сегодня не идти на работу? Хочешь, вместе ее прогуляем? В конце концов, надо же начать наше расследование. Почему бы не заняться этим сегодня?

Глава двадцать пятая

Мы стоим бок о бок в затемненном зале рукописей в музее Виктории и Альберта перед двумя записными книгами да Винчи. Я тут раньше не бывал, а теперь рассматриваю предметы, которые когда-то держал да Винчи, и это трогает меня даже больше, чем я предполагал.

Никакими фотографиями не передать атмосферу этого места в полной мере; вся эта закрученная и сводчатая красота словно создана для того, чтобы разместить в себе еще больше красоты. Забавная прихоть, отражающая натуру человека: люди тысячи лет создавали произведения искусства, чтобы показать их Вселенной и сказать: «Смотри, как я могу!»

– Музей открылся в этом здании в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, – рассказывает Вита. – Это был первый музей в мире, предлагавший закуски и работавший допоздна, чтобы позволить работающим людям посещать его в нерабочее время, – она улыбается, представляя себе другой век. – Представь этот зал в свете газовых ламп. Ты идешь по огромным залам и смотришь, как эти сокровища сверкают в темноте, хотя обычно подобные вещи сокрыты от глаз большинства. Волшебно.

– Наверное, для них это было тоже, что заглянуть в будущее, – говорю я.

– И правда.

Вскоре зал пустеет, и мы остаемся вдвоем. В отдаленных коридорах эхом разносятся голоса, но в этом месте тишина нарушается лишь тиканьем моих часов и биением сердца. Кажется, будто его построили специально для нас двоих.

По пути сюда Вита сказала, что ведет меня посмотреть на записи да Винчи под названием «Кодекс Форстера». Одновременно в музее выставляют не больше одного или двух томов.

– В Коллекции Бьянки хранятся записи, посвященные природе и искусству, – сказала она тогда, – изучению воды и ветров. В Кодексе Форстера все куда сложнее. Я, конечно, уже читала его, но вдруг ты увидишь что-то, что не заметила я.

– Меня едва ли можно назвать экспертом, – сказал я.

– Это не проблема, – ответила Вита. – Нужен лишь свежий взгляд на вещи. И потом, учитывая твою сферу работы, ты наверняка можешь обнаружить что-то важное. Чтобы просмотреть тома, нужно направить запрос в библиотеку. Ответ придет в течение примерно двух недель.

– Для меня это может быть слишком долго, – сказал я. Вита ласково улыбнулась, ненадолго накрыла мою руку своей и сжала пальцы.

– Лондон прекрасен тем, – продолжила она, – что многие потрясающие вещи доступны для всех в любой момент.

Мы ехали по Лондону на втором этаже красного автобуса. Вита смотрела в окно, погрузившись в свои мысли, городской пейзаж отражался в ее глазах. Пока автобус продолжал движение, я наблюдал за тем, как Лондон и Вита раскрывают себя. Чувствовалась тяжесть времени, оставившая на городе отпечаток, следы истории, которые собирались по кусочкам в единую хаотичную картину, уходящую корнями в самое начало. Странно: я здесь раньше не бывал, но почему-то все казалось очень знакомым.

Я будто вышел на сцену, где моего прихода ждали бесконечно долгие и пустые годы. И теперь наконец началась жизнь.

– Видишь, как текст иногда уходит в обложку и пропадает? Получается, это все – разрозненные записи, – Вита возвращает меня в реальность, нарушая тишину. Мы смотрим на записные книги. – И кто-то, возможно, сам Леонардо, а может, и не он, собрал их вместе.

Она вздыхает.