Отныне и навсегда

До Доминика желание виделось мне своего рода сделкой, и, хотя в ней было место нежности и удовольствию, я все равно оставалась пассивной участницей. Раньше мир тщательно заботился о том, чтобы у женщин не было выбора. Мы считались искусительницами, которых нужно было прятать от мужских глаз и затягивать в корсеты, скрывать за вуалью и скромностью, чтобы кто-то в итоге смог заслужить приз в виде целомудрия. После окончания войны нас опять пытались вернуть к этому мышлению, но в военные годы я чувствовала себя независимо и свободно могла поддаваться собственным желаниям. Больше всего на свете я хотела оказаться с Домиником в одной постели. После его смерти я думала о нем каждую свободную минуту, вспоминала, как медленно проводила языком по адамову яблоку на его шее, как скользила кончиками пальцев под помятой футболкой, изучая подтянутый, загорелый торс. Я знала каждый сантиметр его тела, и я сделала его своим.

После того, как мы подорвали поезд, жизнь стала очень опасной. Несколько недель нам пришлось держаться по отдельности, не высовываясь и бесстрастно наблюдая, как подозреваемых забирают на допрос за наши деяния. По-другому никак. Мы мельком видели друг друга, непринужденно махали рукой, находясь на противоположных сторонах улицы, и даже сидели в одном и том же баре, но порознь. Нельзя было, чтобы нас часто видели вместе, иначе могли решить, что мы в сговоре. Однажды вечером, когда стало чуть безопаснее, он догнал меня, когда я направлялась домой из пекарни. Никто не сказал ни слова. Он шел рядом, опустив голову и засунув руки в карманы. Дым от его сигареты растворялся в вечернем воздухе. Каждый шаг делался в молчании. Луна освещала мокрую от дождя мостовую. Между нами установилась тишина. Он задержался на крыльце, пока я искала ключ. Когда я нашла его, Доминик схватил меня за руку и заговорил, глядя на мои пальцы.

– Я бы хотел тебя поцеловать, – сказал он. – Я уже давно этого хочу, и мне кажется, ты тоже не против.

Больше всего на свете мне хотелось прямо там прижать его к стене и поглотить, но я сдержалась, наслаждаясь предвкушением.

– Не уверена, что это хорошая идея, – ответила я. – Нам же работать вместе. Разве это не осложнит ситуацию, не подвергнет нас опасности?

– Если бы вместо тебя был кто-то другой, я бы согласился, – он улыбнулся, в его полуночных глазах сверкало озорство. – Но я просто не могу не думать о тебе.

– Проблема в том, что, если я влюблюсь в тебя, – поддразнивала я его, – то ты однажды разобьешь мне сердце. Мне рассказали об этом те, кто знает тебя лучше моего.

– Может быть, – он пожал плечами. – Но я обещаю, что это будет не сегодня и не завтра.

Тогда я притянула его в свои объятия. Я помню жар его губ, горячее, не желающее ждать тело. Мы, спотыкаясь, поднялись наверх и рухнули на кровать. Наконец это был равный союз: мы любили и хотели друг друга в одинаковой мере.

После той ночи мы часто повторяли наш первый нерешительный разговор в свободное время, в моменты похоти и любви.

– Ты разобьешь мне сердце, – говорила я с любовью.

– Может быть. Но я обещаю, что это будет не сегодня и не завтра, – отвечал он.

И это было правдой вплоть до того дня, когда он больше не мог сдерживать свое обещание.

В ночь перед тем, как я рассказала ему свой секрет, шел дождь, и утром над водой клубился туман. По другую сторону широкой реки из мглы вырастали башни и шпили города, похожие на плачущих и молящих о помощи призраков. Я не хотела, чтобы Доминик считал меня героиней вроде себя и Бриджит. Меня нельзя было убить оружием или по чьему-то приказу, и неважно, кто держал оружие и отдавал приказ.

Доминик подошел сзади и обнял меня. Его руки бродили по моей тоненькой хлопковой ночнушке, и я дрожала от удовольствия, отдавшись его ласкам. Он наклонился, и я подняла к нему лицо, думая, что он меня поцелует. Но его лицо оставалось серьезным.

– Я люблю тебя, – сказал он просто и быстро, но с такой тяжестью, что стало ясно, он не из тех, кто бросается такими словами. – Я всегда думал, что равнодушен к подобным вещам, но вот. Я люблю тебя, и поэтому я ослаблен и уязвим. Я боюсь. Не за себя, а за тебя.

– Тебе не нужно за меня бояться, – сказала я. И очень тихо, практически шепотом рассказала Доминику свои секреты и показала доказательства, которые держала при себе: набросок и очень старую фотографию в защитном чехле. Оглядываясь назад, понимаю, что надо было немного помедлить, но, начав, я уже не могла остановиться. Я потрясла его до глубины души, перевернула с ног на голову его представление обо мне и нас. Он называл меня лгуньей, проклинал, кричал, бранился и даже предложил найти мне специалиста, испугавшись, что я сошла с ума. Потом он ушел, сказав, что я могу возвращаться в Англию, потому что между нами все кончено.