ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

протестантах так: „Наш двор чтит Бога настолько, насколько это не обижает диавола.

Здесь отвержение Христа— похвальное дело“. Польские сеймики собирались тогда

обыкновенно в костелах и церквах, где, по словам того же католика, шум, брань и

кровопролитие были явлениями заурядными.

При таких обстоятельствах мудрено было римскому католичеству распространяться

в Польше на счет греческого православия. Но всего больше останавливало латинскую

проповедь среди нашей Руси то, что Поляки не слишком сильно заботились о

завоевательной политике римской церкви. В нравах и обычаях польской шляхты

столько было чувства личной свободы, что она, в своей общности, взирала с

негодованием на всяческие принуждения к католичеству, которые агенты Римской

Курии обыкновенно внушали

2

10

.

королям и сенаторам. Пропаганда католичества в малорусском населении Полыни

велась только путем просвещения, которое сосредоточивалось тогда в представителях

римской церкви, и естественно привлекало к неи тех Русичей, которых воспитывало

духовенство католическое.

Чтб же до Поляков, то они сами по себе, как Поляки, и в том числе даже церковные

сановники, близкие родичи вельможных домов, не имели преднамеренных стремлений

к подавлению русской народности, опиравшейся на предковскую веру. Напротив,

очѵтясь игрою случайностей среди чистой Русчты, коренной Лях, кто б ни был он,

скоро начинал сам русеть, привыкал к малорусскому языку и православному обычаю,

поддавался поэзии нашего слова, нашей песни, нашей русской природе. Даже

католические бискупы, живя в Киевщине, уже во время обнародования церковной унии

(1596), не имели ничего общего с иезуитскими замыслами, и, спустя десятилетие после

этого события, еще молились чудотворному образу в Киевопечерской лавре о своих

личных нуждах, среди богомольцев православных.

Не должно забывать давнишней вражды Русина с Ляхом, о которой цистерианский

монах Кадлубек, в XI веке, писал, что эту „закоренелую1' вражду Русин погашал в себе

только польскою кровью. Но, зная себя, каковы мы теперь, и помня, каковы были наши

малорусские предки в дотатарское и в послетатарское время, мы должны признать, что

эта закоренелая вражда получала свое начало больше в русском, нежели в польском

сердце.

И в любви, и в ненависти мы, но своей природе, были глубже Ляха. Это

свидетельствуют нам с одинаковою выразительностью и наши монахи-аскеты, и наши

козаки разбойники. Аскетизма не было вовсе в польском характере, а в разбойных

своих подвигах никогда Поляки не доходили до такого кровавого энтузиазма, как наши

малорусские предки. Любя Бога и ближнего, мы делались молчальниками, пещерными

затворниками, добровольными мучениками, а любя Бога и ненавидя своего врага, мы

окунались в человеческую кровь по шею, мы не знали границ своей лютости.

Не так щедро, как нас, Малороссов, одарила природа нашего соседа, Ляха, и

поэтому в польских монастырях не было аскетов, а польские разбойники, сравнительно

с нашими, были, можно . сказать, только забияки. Что же касается ляшеских злодейств,

описанных в наших вымышленных сказаниях, то здесь мы творили мнимых и

действительных врагов своих по внутреннему своему образу и по подобию. На горе

нам и родственным с нами по пле-

.

11

мени соседям, наши малорусские сердца дышали жаждою правды; но наше

невежество, наша варварская логика относительно посягательства на чужое, наша

беспорядочная, дикая свобода, которой мы домогались, не имея в виду никакого

лучшего счастья,—делали нас гениями зла, которые ужасали своих несчастных

современников и изумляют свое мыслящее потомство. Свирепая наша мстительность,

не знавшая ни меры, ни пощады, не отличавшая малой неправды от великой, мнимой

обиды от действительной, уснокоивалась только тогда, когда исчезал на земле и самый

след обидчика.

Совсем иной был склад и ума и сердца польского. ГИо своей природе, Поляк, не

скрещенный с представителями Руси, был так мягок в сравнении с угрюмым и

жестоким Русином, что его можно было бы принять за незлобного в своей

неопытности отрока. В характере Поляка было много, так сказать, женского

легковерия. Веселый и доверчивый, он часто забывал не только тяжкия обиды, но и

такия злодейства, от которых оставались кровавые следы на пороге его дома. Не один

случай подобного забвения мы знаем документально, и по таким случаям заключаем,

как польское сердце билось в отдаленную старину, о которой вспоминает летописец

Еадлубек. Не было нашей глубины у златовласого, светлоокого нашего соседа, Ляха. Не

было у него даже и той бездушной глубины, которую выработали себе веками

господства просветители Польши, Римляне, эти жестокосердые соперники

поэтических Греков, эти беспощадные поработители классического мира, которых ни

великий наплыв завоевательных варваров, ни великая революция религии и философии

не остановили в их наследственном стремлении к порабощению вселенной. Поляк,

пожалуй, покорялся своим латинским пастырям, когда они твердили ему о

пожертвовании имуществом на „увеличение хвалы Господней*, или накладывали на

него покаянное искупление. Но ясная, созданная для тихого счастья, душа его с трудом