ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

православной веры будут покорены под ноги царского величества, по „и гроб Божий из

руки турецкой с патриархами" будет освобожден.

С своей стороны патриарх Паисий уверял царя, что Хмельницкий желает поступить

под высокую руку великого государства; но Мужиловский об этом в своем письме

почему-то умалчивает.

Глядя по-своему на подвиги Хмельницкого, царь отправил к нему в табор гонца

Василия Михайлова с письмом, внушительно советующим прекратить войну.

Хмельницкий отвечал, что не верит миролюбию Ляхов, и просил царя, чтоб он, приняв

Козаков под свое самодержавие, велел своим людям наступить на Ляхов. В противном

де случае мы свидетельствуемся, Богом и всеми святыми, что „потуду станем с Ляхами

биться, покуду нас православных (и, разумеется, Татар) станетъ".

Смекая, что все это значит, царь, через боярина, Григория Гавриловича Пушкина,

объявил Мужиловскому,—что у него заключен вечный мир с Польшей, который

нарушить непозволительно, потому что это будет грех перед Богом и позор перед всеми

христианскими государями. Козацкий посол предложил царскому боярину такую

увертку, чтобы государь позволил только „вольным людям донским козакамъ" придти

на помощь к Хмельницкому, и сулил царю несколько городов, которые де сделались

козацкою собственностью, и если государ примет „Запорожское Войско" в подданство,

то они (козаки) пойдут отбивать у Поляков и другие города, в которых бы жили одни

православные христиане.

.

333

Этот совет козакоманы называют практическим; но Пушкин отвечал козацкому

практику честно, что это дело, скрытое от людей, не скроется от очес всевышнего Бога,

пред которым такой поступок будет так а$е грешен, как и явное нарушение мира. А

пусть лучше козаки пошлют своих послов в Польшу и Литву к панам-раде уговорить

их, чтоб они, вместе с козаками, избрали своим королем русского государя, и послали

бы о том к великому государю своих великих пословъ^ а если у них король уже избран,

то они домирились бы с козаками на том, чтобы Запорожскому Войску быть в

подданстве великого государя без нарушения вечного мира между Польшей и Россией;

и если они на это согласятся, тогда государь примет Козаков под свою высокую руку.

Таким ответом боярин Пушкин обезоружил полковника Мужиловского и разрушил

дерзкие рассчеты Хмельницкого на московского самодержца. Козацкому послу надобно

было ретироваться из Москвы ни с чем,—тем больше, что его посольская свита заявила

Москве, каких прекрасных людей предлагал ей в сообщники практических действий

свидетельствующийся Богом разбойник. Ночью 24 февраля эта свита взбунтовалась, и

хотела избить представителя Еозацкого Народа; но он бежал к стоявшим на одном еь

ними подворье Грекам. В своей челобитной царю Мужиловский писал, что хотя ему и

предоставлено но козацким правам наказывать „подданных своихъ" чем угодно,

однакож не хочет он их наказывать, потому что они буянили от пьянства, и просил

уменьшить им отпуск напитков на половину, что и было исполнено.

16 марта Мужиловского отпустили обратно в Малороссию, дав ему небольшое

государево жалованье*), и вместе с ним отправили дворянина Григория Унковского да

подъячего Семена Домашнева для переговоров с Хмельницким о государевых делах.

Не такой награды ждал Мужиловский. На выезде из Москвы он, с досады, „говорил

про Московское Государство непригожия слова: что в Московском Государстве правды

ни в чем нетъ". Царь послал ему в догонку выговор, который должен был учинить

Унковсвий. Послы ехали так быстро, что гонец с выгово-

*) Атлас гладкий, сукно багрец, сорок соболей в 50 р. и денег 30 р. Козакам,

бывшим с вим: 5 человекам по сукну доброму и по 10 р., денег людям его пяти же

человекам по 5 р. человеку. Из них оказались один пасынок Мужиловского, а другой

племянник, и им было дано по 10 р., по сукну доброму да по паре соболей, в 3 р. пара.

334

.

ром настиг их только в Переяславле. Мужиловский оправдывался так: „Государеву

милость к себе и жалованье я помню; гетману и полковникам и всему Войску

Запорожскому хвалить буду; а про Московское Государство ни с кем никаких

непригожих слов не говорил, разве в пьянстве чтб молвил, и то не хитростью, по

иноземному обычаю, (а потому) что государевою милостью и жалованьем поехал с

Москвы пьянъ*.

Патриарх Паисий остался в Москве. Но его проект завоевания Гроба Господня

нимало не заохотил Тишайшего из Государей к недостойной сделке с губительнейшим

из разбойников. Тем не менее дело, начатое патриархом Феофаном и поколебленное

митрополитом Могилою, было им возобновлено настолько, насколько допускал это

характер козацкой войны. Что вопрос о древнем русском благочестии стоял теперь на

прежнем, до-могилинском, пути своем, видно и из отзыва ^Мужиловского в Москве о

приятеле и должнике Петра Могилы, Адаме Киселе,—отзыва, напоминающего

показание литовского канцлера об униятетве Киселя. Конфидент Хмельницкого,

прежде всего, сообщил думным дьякам Болошенпиову да Алмазу Иванову,—что Кисе

иь— уният, а не истинный христианин; что он пытался устроить в Киеве такое патриар

шество, какое существует в Москве, но не решился на это, опасаясь, что вселенские