ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

найяснейшего маестата вашей королевской милости, и родившись урожденным (то есть

шляхетным) Хмельницким, до сих пожилых лет моих, не был ни в каком бунте против

маестата вашей королевской милости, милостивого моего пана. Это показывает моя

верная служба еще вместе с славной памяти покойным родителем моим, Михаилом

Хмельницким, Чигиринским подстаростием, который на службе святой памяти отца

вашей королевской милости, как и всей Речи Посполитой, положил свою голову на

Децаре, где я находился при покойном отце моем и претерпел тяжкий двухлетний плен.

Когда меня Господь Бог благоволил освободить из этой неволи, я всегда пребывал

верноподданным при войске Речи Посполитой, и теперь свидетельствуюсь Богом, что

был бы очень рад, чтобы христианская кровь больше не лилась. А что ваша

королевская милость в панском писанье своем (к хану) благоволите считать меня,

подножка своего, за какого-то бунтовщика, о чем и мысли у меня нет, и знаю хорошо,

что это на меня клевещут, то благоволите, ваша королевская милость, по своему

,

45

панскому благоволению, взвесить своим высоким и милосердым рассудком и

милостиво выслушать тех данов, которых множество там при особе вашей королевской

милости, как они засудили меня безвинно, и какое зло испытал я от их милостей панов

державцев украинских. Не от гордости, а от великих бед моих, будучи изгнанником из

собственной отчизны моей и из убогих добр моих, по-неволе должен был я приникнуть

(przygarngc щ) и упасть к ногам великого царя его милости крымского, чтоб он привел

меня к милостивому благоволению вашей королевской милости, моего милостивого

пана. Хотя так оно должно было сделаться, что за виновных и невинные души должны

были отвечать, но, пускай судит Господь Бог, кто тому причиною*...

Не вполне надеясь на успех своего смиренства, Хмельницкий воспользовался

настоящим случаем, чтобы заподозрить короля перед его республикой, если не в

готовности, то в возможности опереться на Козаков. Иезуитское послание свое

заключил он следующими словами:

„Хорошо знаю, что, по благоволению вашей королевской милости, я был бы

оставлен невредимым; но, знаю о том, что паны державцы украинные вашей

королевской милости мало в чем обращают внимание на вашу королевскую милость, и

каждый из них сам себя называет королем, уверен, что не только не стали бы терпеть

меня в панстве вашей королевской милости, но и душу мою тотчас возьмут. Ведь и с

Войском Запорожским всегда, и в начале счастливого избрания вашей королевской

милости на это панство, очень о том старался, и теперь того желаю, чтоб вы были

могущественнейшим паном в Польской Короне, нежели святой памяти отец и брат

вашей королевской милости. Поэтому, не веря ничему (в толках), что вы—невольник

Речи Посполитой, я буду держаться того пана, который милостиво, по Божию

милосердию, держит меня под своей опекой*.

Безстыдное письмо убийцы Смяровского и нескольких посланцев Адама Киселя

показалось отвратительным даже и тому, кто выдал особу, рисковавшую собой для его

освобождения из французской тюрьмы. Письменного ответа на него не последовало, а

хану отписали, что король готов прислать канцлера на назначенное место.

Перед заходом солнца стража донесла, что визирь выехал в поле и ждет канцлера.

Канцлер отправился к нему в 60 лошадей. Ему сопутствовали киевский воевода, Адам

Кисель, и литовский подканцлер, Лев Казимир Сопига.

46

,

Милосердый хан стоял на своих условиях так твердо под Зборовым, как плакавший

Хмель на свопх — под Львовом. Оба счастливые и милосердые по милости Божией

злодея, произнеся жестокий приговор, не смягчали его ничем. Только перед началом

совещаний послал визирь козакамь приказ — прекратить приступы, а Татарамъ—

съехать с ноля. Соѵласясь в принципе на все требования хана, Осеолпнский съехался с

визирем в поле на другой день утром для определения подробностей.

Из условий пощады самым тяжким и унизительным для себя пунктом Поляки

находили тот, в котором король обязался платить ежегодно хану гарачь; мы находим

беспримерно унизительным не только для панов, но и для самих Козаков тот, по

которому хану предоставлялось право—на возвратпом пути воевать огнем и мечем

польские владения вправо и влево. Так думают и благородные польские умы нашего

времени.

„Трудно сказать* (пишет доктор Кубаля), „какого рода была необходимость,

принудившая панов к согласию предать неприятельскому огню и мечу беззащитный

край. Но если можно было окупиться, если можно было тот ясыр и добычу, на которые

рассчитывали Татары, исчислить и заменить деньгами, но этого не сделали, а торговали

человеческою кровью, то король и его советники достойны смертельного презрения

(kiol i jego dor лису zasiazyli па smierfelna pogarde)".

Архидиакон иерусалимского патриарха, проезжавший по следам яеырившей Орды,

говорит, что король, вместо денег, отдал ей на расхват семьдесят городов и сел. То же

самое число показывает козацкий лекарь, Литвин Лукашка, прибавляя, что и

провожавшие Татар козаки грабили в тех городах своих единоверцев мещан. Того мало:

лекарь Лукашка рассказывает, что Хмельницкий сперва ссорился с татарскою чернью