Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

А пока что вокруг тайга. Хохряков думал о ней с уважением. Встретила сурово, покорялась нелегко, научила преодолевать трудности. Возмужали люди, поднабрались упорства, опыта, стали увереннее в себе. Спасибо, помогла вырастить своих командиров, своих мастеров. Теперь за ними в люди не ходить, теперь можно и «порыться», принимая новичков.

К станции подошел поезд. Остановиться не успел, а уж вдоль состава побежали двое в разные стороны. Хохряков видел, как они тыкались масленками в каждое колесо, помахивали молоточками. Едва ли три минуты прошло, а тепловоз опять загудел и двинулся дальше, на север. Видно, срочный груз, если самая большая станция в тайге его, можно сказать, на проход пустила. Может, для нефтяников что идет, может — для газовиков… Или еще для кого. Теперь там — жизнь…

Первое время, заслышав гудок тепловоза, Хохряков вскакивал и бежал к окну — хотелось видеть на новой дороге каждый состав. С лесом, с нефтью… Или пассажирский поезд. Если сейчас этим заниматься — работать было бы некогда. К окну уже больше не бегает, но гудки слушает и не перестает радоваться им.

Да-а… Дорогу построили. Предстояли награды. Но ордена и медали найдут своих хозяев уже на новом месте. Не быстро это делается. Бердадыша, например, орден Трудового Красного Знамени отыскал уже здесь, в тайге, а заработал он его на Братской ГЭС.

Хохряков снова сел. Отдохнула рука, надо писать характеристики. Писать обстоятельно, убедительно. Чтобы там, где их будут рассматривать, поверили: достоин этот человек награды.

Вот и еще одна написана. На Мишу Козлова. Все хорошо у парня — образование высшее получил, на работе хваткий, сообразительный, наверняка будет ему в скором будущем повышение в должности. А в личной жизни не повезло. В поезде столько новых семей создалось, а Миша Козлов все ходит холостым. Была у него девушка, та «бирюсинка», которую привел когда-то на Петину свадьбу Леха-механик. Дружил с нею Миша, но вот уехала она в отпуск и не вернулась — видно, зацепила ее где-то другая любовь.

Ну что ж… Так и бывает на больших стройках — один уехал, другой приехал… Вчера пошел Хохряков на вокзал и вдруг видит: незнакомый пожилой человек выдает из вагона в протянутые руки Галии старуху. Хохряков только ахнул: ну, братцы!

— Не померла, выходит? — глупо спросил у Ислама.

— Зачем помер? — осклабился тот. — Отлежался. С нами новая места ехать захотел.

Ну и хорошо, что не померла, думал сейчас Хохряков. Очень интересная старушка! Еще давно слышал он от Галии, что дома бабка всей семье приказывает разговаривать только по-татарски. Имеет уважение к своему языку. Плохого тут ничего нет. Правда, Ислам, наверно, из-за этого никак не научится хорошо говорить по-русски.

Думая об Исламе, Хохряков вспомнил про именные часы, которые тот должен был заработать от начальника главка.

Но дело, кажется, повернется иначе: к ордену представляется печник Шарипов.

Не он один. Многие. И Петр Росляков в том числе.

Хохряков посмотрел на карту «Боевой и трудовой путь». Взял карандаш, подошел к ней и осторожно повел от конца зеленой линии тонкую пунктирную нить, круто завернув ее с севера к востоку.

Вот… Пока легонько, пунктиром… А когда приедут в те места, где будут строить подъездные пути к большому комбинату — вот уж тогда густо наложит Хохряков на этот пунктир зеленую краску.

На улице потемнело, одно за другим угасали окна в поселке, только в отделе кадров горел свет — многое хотелось записать Хохрякову и в свой заветный блокнот. Да решил уж подождать, когда прибудет пассажирский поезд.

Петр увидит огонек и обязательно зайдет рассказать, как съездил, все ли «в ажуре» получилось.

Петр второй день был в Шурде — «закруглял» дела с разными организациями. Управившись с этим, побывал в семье Гурьянова, передал привет от него.

Оставалось купить Фаинке валенки — дело шло к зиме. Пока поезд переберется на новое место, этот товар станет самым ходовым. Лучше приобрести заранее.

В одном из магазинов нашел подходящие по размеру, но обувка эта была такой грубой, твердой, что продавщица сама посоветовала Петру сходить на рынок. Там всегда можно купить легонькие самодельные катанки.

Так и вышло. Петр, довольный, уже уходил с рынка, как вдруг увидел на приступке лабаза одиноко сидящего старика.

— Дедушка Савелий!

Тот встрепенулся, вглядываясь в молодое лицо.

— Не узнаешь меня?

— Никак не признаю, сынок.

Петр напомнил ему о бабушке Моте, о всей той тяжелой истории, в которой дед Савелий был свидетелем.

— А-а-а, — всполошился старик и похлопал Петра по колену. — А у ей уж другой мужик, такой же хапуга, как сама, два сапога пара.

— А семечки у тебя где? — улыбнулся Петр, взглянув на руки старика, упрятанные в суконные рукавицы.

Дед Савелий весь съежился, собрался в «кучку».

— Сын у меня прошлогодь в одночасье помер. Каки уж семечки…

Петр сел рядышком на приступок.

— А живешь где? У снохи?

— Какое! — махнул старик рукавицей. — Через месяц выгнала из родного дому.

Петр вскочил, но дед с неожиданной ловкостью ухватил его за ногу.