Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Не ходи, сынок, не бейся за меня. Я и сам не хочу с ей жить. Ты не думай, — продолжал он, — не все такие на нашей улице. Пригрела меня суседка напротив. У ей у самой двое стариков. Ничего, говорит, может, не столкнетесь ложками в одной миске.

— Пенсия есть у тебя?

— А как же! За сына дали. На приварок вполне хватает. Хотели в старческий дом определить, да неохота мне уезжать с нашей улицы.

Петр порылся в кармане, вытащил оставшиеся деньги, набралось двадцать шесть рублей.

— Возьми, дедушка, пригодятся.

— Да что ты, сынок, не надо, — быстро выговорил старик, а сам уже снял рукавицу, протянул желтую ладошку. — Ну, спасибо тебе, приду домой, отдам тетке Лине, скажу, стряпай-ка нам, хозяйка, мясные пельмени да ставь пол-литру!

Петр уже хотел попрощаться, но дед Савелий, видно из великой благодарности, вспомнил еще кое-что из тех времен.

— Девчоночка-то в ихнем доме жила, знаешь? Забыл, как звать… Глазастенькая такая… Так она вместе со своим неродным отцом Глазыриным уехала куда-то далеким-далеко, и обоих их там зарезало поездом.

В груди у Петра до боли сжалось сердце, будто на миг поверило этому жуткому бреду.

— Кто сказал тебе такое? — пришел он в себя.

— Так она же… хапуга ета суседям сообчала.

Петр снова сел, закурил папиросу, глубоко заглатывая дым.

— Та девчоночка глазастенькая — моя жена, — наконец сказал он. — Ее неродной отец Глазырин — с нами, в тайге… Жив-здоров. Женился на Шуре… Так что жива та девчоночка. Понял меня?

Дед ошарашенно глядел на него.

Петр стащил с плеч рюкзак, расстегнул его и вытащил вдвое согнутые мягкие катанки.

— Вот смотри! Это я сейчас купил ей на вашем рынке!

И почти крикнул, заглядывая в глаза старика:

— Ты понял меня? Жива та девчоночка!

Дед понял.

— Вот же паскуда, вот же хапуга окаянная! — замотался, он на приступке лабаза из стороны в сторону.

В Кедровый Петр приехал поздно вечером. По дороге домой неожиданно столкнулся с Георгием Лихим, идущим к вокзалу.

— Ты куда, Гоша?

— Тебя встречаю.

— Здравствуй, — растерянно проговорил Петр и невольно бросил тревожный взгляд вдоль улицы, нашел свое окно с ярким огоньком.

— Дело в том, — поторопился объяснить Георгий, — что я уезжаю рано утром в Горноуральск на десять дней. Хотелось повидаться с тобой.

— Спасибо, Гоша, — облегченно и искренне сказал Петр. — Я бы тоже очень пожалел, что не попрощался с тобой.

Они тихонько пошли рядом, еле умещаясь на узком тротуарчике. Петр думал: сколько встреч было у них с Георгием и на трассе, и в столовой, и в клубе, и в конторе… Но эта, он чувствовал, особая, не похожая на те. И слова должны быть иными. Но они не приходили.

— Выходит, прощай, Гоша? — остановился Петр возле конторы.

— Ну уж сразу и «прощай», — откликнулся Лихой. — Может, еще и увидимся. Живые ведь!

— А что? — ухватился за эту мысль Петр. — Годика через два-три можно прикатить сюда, посмотреть, что вы тут понаделали.

— Через два-три годика мы тут «понаделаем»! — улыбнулся Лихой. — Приезжай!

Петр неожиданно строго взглянул на него.

— Только с умом, Гоша. Мы не для того вам дорогу через тайгу пробивали, чтобы вы тут… все… под корень…

— Ты что это, Петя. — Георгий даже растерялся. — Я ведь не совсем в том смысле. Неужели ты думаешь…

— Да нет! — уже весело отозвался Петр. — Это все из-за фамилии твоей, — пошутил он. — Думаю, ка-ак пойдет леспромхозовец Лихой по тайге, к-а-ак начнет подминать под себя кедры!

Оба рассмеялись.

— Ну, до свидания, Гоша.

— До свидания, Петр.

А сами все стояли на узком тротуарчике.

— Тебе привет от Гали…

— Правда?! — Петр выкрикнул это, не скрывая радости. — Она пишет тебе?

Георгий улыбнулся.

— Точнее будет сказать — я ей пишу доклады о всех таежных делах, о трассе… как тут у нас, что… и прочее…

— Понятно, — кивнул Петр. — Гоша, передай ей большое спасибо за привет! — попросил горячо. — Еле-еле додумалась послать его! — выдохнул сердито.

И крепко пожал руку Лихого.

— Ну, счастливо оставаться, Георгий. Дед Кандык наш тут у вас… Так ты уж…

— Ладно. Не беспокойся, Петя.

— И помнишь, я тебе про тех стариков, про староверов говорил?..

— Ладно. Побываю. Не беспокойся.

— Ну, до свиданья, Гоша! А то Фаинка, наверно, уже волнуется, а мне еще к Хохрякову заскочить надо.

Глава пятьдесят седьмая

Большого празднества не ожидалось. До сдачи Министерству путей сообщения новую дорогу еще будут «доводить» строители поезда Гурьянова и Шурдинской мехколонны. Но право вбить в нее символический «серебряный» костыль уже было завоевано. Этот почетный акт единогласно решили поручить молодому коммунисту и начальнику поезда Петру Рослякову.

Из Москвы никого не ждали. И как же удивились и обрадовались, когда, возвращаясь с другой сибирской стройки, в Кедровый приехал Кузеванов.

Первым делом повели его в столовую. В ней не было никаких ситцевых «отгородок», на столах громоздилась не убранная после обеда посуда. Смущенные подавальщицы таскали ее в кухню, вытирали заляпанные столешницы.

Вот уже сдвинуты вместе три столика, на них поставлены наспех сготовленная глазунья и кое-какие остатки от обеда.